Густав Майринк

Ангел западного окна

большой оригинал, питал особый интерес к предметам с необычной судьбой. При подборе экспонатов он руководствовался в основном древностью и благородством их происхождения: в этой галерее присутствовали такие раритеты, как щит Роланда и боевой топор императора Карла, на подушке старинного багряного бархата покоилось копье центуриона Лонгина с Голгофы; был здесь и ритуальный нож императора Сун Тьянг Сенга, которым он прочертил западную границу своей империи — с тех пор ни один монгол не преступил этой магической черты, так что пришедшим после него наследникам не оставалось ничего другого, как построить в память о себе поверх этой роковой линии Великую Китайскую стену… А вот зловеще сверкнул дамасский клинок Абу Бекра, которым он собственноручно обезглавил семьсот евреев из Эль Курейна, ни на миг не остановившись, чтобы перевести дух от своей кровавой работы. И так до бесконечности… Княгиня показывала мне оружие величайших героев трёх континентов, на стали которых вместе с кровью запекся ужас самых фантастических легенд.

Я снова почувствовал слабость; призрачный ореол, которым были окружены эти немые и тем не менее такие красноречивые предметы, душил меня. Липотин это как будто заметил и повернулся к княгине:

— Ну что ж, любезнейшая, а не познакомить ли теперь, после парада алле, вашего терпеливого гостя с тайным горем, с незаживающей раной рода Шотокалунгиных? Думаю, мы оба это заслужили, княгиня!

Если эти слова Липотина я понял мало, то те несколько русских фраз, которыми быстро, вполголоса, обменялись мои спутники, прозвучали и вовсе как полнейшая абракадабра. Однако княгиня, не мешкая ни секунды, с улыбкой обратилась ко мне:

— Пожалуйста, извините! Это всё Липотин!.. Пристал ко мне с копьём… Тем самым, владельцем которого я вас считала… тогда, ну, вы помните!.. Должна же я дать вам наконец какие то разъяснения! Я ведь и сама это прекрасно понимаю. Надеюсь, если вы познакомитесь с незаживающей раной Шотокалунгиных, как выражается Липотин, то возможно… всё же…

Чёрт бы побрал это проклятое копьё, опять из меня хотят сделать объект каких то дурацких мистификаций! И все подозрения, связанные с двусмысленными событиями сегодняшнего полдня, разом ожили во мне. Однако я тут же взял себя в руки и довольно сухо ответил стереотипной формулой — дескать, всегда к услугам прекрасной дамы.

Княгиня подвела меня к высокой стеклянной витрине и указала на пустой, обитый бархатом футляр с продолговатым углублением, длиной сантиметров в тридцать пять.

— Вы уже заметили, что каждый экспонат моей коллекции снабжён этикеткой на русском языке, так называемой легендой; на этих карточках, испещренных бисерным почерком отца, содержатся биографические сведения о его зловещих питомцах: происхождение, наиболее любопытные эпизоды из жизни и так далее. Жаль, что вы не знаете русского, — у любого из этих клинков судьба куда более интересная, чем у людей, даже самых неординарных. Кроме того, их жизненный путь много длиннее и уже только поэтому богаче приключениями. Для моего отца легенды имели особое очарование, и должна признаться, что унаследовала от него самую живую симпатию к судьбе этих вещей — если только запечатленные в металле индивидуальности можно назвать «вещами». Вот и этот пустой футляр… Экспонат, который должен заполнять это бархатное ложе, был в своё время…

— Похищен! — Я сам испугался своей внезапной догадки. — Его у вас украли.

— Н нет, — княгиня замялась, — н нет, не у меня. И не украли, если уж быть точным до конца. Скажем так: он исчез и был причислен к без вести пропавшим. Не люблю об этом говорить. Короче: экспонат этот отец ценил больше всех и утрату его считал невосполнимой. Я совершенно согласна с ним, но что из того? Эта «единица хранения» отсутствует в нашей коллекции, сколько я себя помню; пустая бархатная форма заполнила мои девичьи сны ещё в раннем детстве. Несмотря на все мои самые настойчивые просьбы, отец всегда отказывался сообщить мне, при каких обстоятельствах покинул наш дом этот таинственный незнакомец. И когда я его об этом просила, он на весь день погружался в тоску и меланхолию. — Тут княгиня внезапно замолкла, с отсутствующим видом пробормотала что то по русски, из чего я разобрал только имя «Исаис», и, вздохнув, продолжала рассказ:— Лишь один единственный раз — это было накануне нашего бегства из Крыма, и дни моего тяжелобольного отца были сочтены — он сам обратился ко мне: «Вернуть утраченную реликвию, дитя мое, будет делом всей твоей жизни, и ты отыщешь её, если только не напрасны были мои труды на этой земле; за неё я