Густав Майринк

Ангел западного окна

дрогнувшим голосом.

— «Другой»? — эхом откликнулся рабби. — Тот, кто всегда на страже между Верхом и Низом. Ангел Метатрон, владыка тысячи ликов…

Я понял, и мне становится страшно: а что, если я в самом деле… плохо целюсь?..

Глядя куда то поверх моей головы, рабби продолжает:

— Не следует молиться о Камне, если не знаешь, что он означает.

— Камень означает истину! — откликаюсь я.

— Истина? — усмехается рабби точно так же, как император. Я почти слышу: «Я что, по вашему, такой же болван, как Пилат?..» — хотя уста адепта сомкнуты.

— Что же в таком случае означает Камень? — неуверенно допытываюсь я.

— Ответ на этот вопрос, ваша честь, нельзя получить извне, он может прийти только изнутри!

— Да, конечно, я понимаю: Камень находят в сокровенных глубинах собственного Я. Но… но потом то он должен быть приготовлен, явлен вовне, и тогда, когда он произведён на свет, имя ему — эликсир.

— Внимание, сын мой, — шепчет рабби, и тон его голоса внезапно меняется, теперь он пронизывает меня до мозга костей. — Будь осторожен, когда молишься о ниспослании Камня! Всё внимание на стрелу, цель и выстрел! Как бы тебе не получить камень вместо Камня: бесцельный труд за бесцельный выстрел! Молитва может обернуться непоправимым.

— Неужели это так сложно — правильно молиться?

— Ваша правда: сложно, очень сложно! О, как это сложно — попасть Богу в ухо, ваша честь!

— Кто же научит меня правильно молиться?

— Правильно молиться… Это может лишь тот, кто при рождении принес жертву и… сам был принесен в жертву… Тот, кто не только обрезан, но и понимает, что должен быть обрезан… кроме того, ему ведомо имя по ту и по сю сторону…

Раздражение поднималось во мне: еврейская гордыня светилась в прорехах многочисленных пауз.

— Должен вам заметить, рабби, что я слишком стар и слишком глубоко погрузился в учение мудрых, чтобы прибегнуть к обрезанию.

Из непостижимой бездны его глаз усмехнулся адепт.

— Вы считаете, что нож Садовника не про вашу честь! Это так! Дичок яблони, ваша честь, тоже не хочет прибегать к обрезанию. А знаете, чего ему в конце концов не избегнуть?! Кислых, как уксус, яблок!

Я чувствую в словах рабби какой то второй смысл. Смутно понимаю, что ключ где то здесь, совсем близко, надо только ухватить… Однако самолюбие, уязвленное высокомерными речами еврея, берет верх.

— Моя молитва творится не без указаний свыше и мудрых поучений. Сам я могу плохо положить стрелу на тетиву, но Ангел поправит мой лук и направит мой выстрел.

Рабби Лёв насторожился:

— Ангел? Что за Ангел?

Я описываю ему Ангела Западного окна — это не легко, но я стараюсь, — который послезавтра обещал нам наконец открыть ключевую формулу.

И вдруг лицо рабби сморщивается в какую то безумную гримасу смеха. Да, да, это, конечно, смех, я не ошибся, только он совсем не похож на привычное выражение человеческой радости: так египетский ибис, завидев поблизости ядовитую змею, весь трепещет и неистово бьет крылами. В серебристо мерцающем облаке спутанных волос маленькое жёлтое личико рабби съёживается лучиками морщин в какую то звездочку, в середине которой чёрное круглое отверстие смеется, смеется, смеется… В этом отвратительном провале в одиночку пляшет, пляшет, пляшет длинный жёлтый зуб… «Сумасшедший! — проносится мысль. — Сумасшедший!»

Беспокойство… Беспокойство, от которого я никак не могу избавиться, гонит меня к замковой лестнице. Здесь, наверху, в немецком квартале, меня знают как английского алхимика, имеющего доступ ко двору. И хотя за каждым моим шагом по прежнему следят, тем не менее на Градчанах я волен идти куда мне заблагорассудится. А я уже не могу без этих кривых переулков, без этих тенистых аллей; мне необходимо ненадолго побыть одному, вдали от Келли, этого вампира, присосавшегося к моей душе.

Заплутав в лабиринте узких улочек, я останавливаюсь у одного из прилепившихся к градчанской стене домишек, пытаясь рассмотреть вырубленный над стрельчатым входом рельеф: Иисус перед самаритянкой у источника. На желобе источника можно разобрать надпись:

«Deus est spiritus».

Да, воистину, Он — Дух, а не золото! Золота хочет Келли, золота хочет император, золота хочет… а разве я не хочу золота?! Укачивая на руках Артура, Яна сказала: «В кошельке несколько талеров, а что потом?.. Как я буду кормить твоего ребёнка?..» А я смотрел на её по детски тоненькую шею и никак не мог понять, почему она сегодня кажется мне какой то особенно трогательной, беззащитной… Как будто чего то не хватало…