Густав Майринк

Ангел западного окна

что я сделал и сделаю во славу всемилостивейшей королевы моей Елизаветы, целомудренной в своем одиноком величии.

Итак, в двух словах.

Как только принцесса из известных источников узнала о моём отчаянном положении, она повелела втайне — какое мужество и осмотрительность, и это в столь юном возрасте — явиться ко двору нашему общему другу Роберту Дадли и, взяв с него рыцарское слово, спросила о его любви и преданности мне. Убедившись в его решительном настрое пожертвовать, если надо, жизнью своей ради меня, она предприняла шаги неслыханного мужества. Не в силах верить — мои способности удивляться отнюдь не беспредельны, — мог ли я предполагать, что недооценивающее опасность, по детски наивное высокомерие, даже, если хотите, сумасбродство её характера, кое время от времени заглушало в ней голос здравого смысла, заставит её сделать невозможное и тем не менее единственно возможное для моего спасения? Короче, ночью, с помощью поддельных ключей и отмычек — одному небу известно, кто их подсунул ей в руки! — она пробралась в государственную канцелярию короля Эдуарда, который как раз в эти дни питал особенно дружеское расположение к епископу Боннеру, вдобавок о ту пору их ещё связывали государственные дела.

Она нашла и открыла ящик, в котором хранилась снабженная водяными знаками бумага, предназначенная исключительно для королевских документов; на ней, подделав недрогнувшей рукой почерк короля, она начертала приказ о моём немедленном освобождении и скрепила его личной печатью Эдуарда — уму непостижимо, каким образом к ней попал этот практически всегда находящийся под замком предмет государственной важности.

Всё это она проделала с такой изумительной осторожностью, умом и отвагой, что подлинность документа не вызвала и тени сомнения, — более того, когда позднее приказ попался на глаза самого короля Эдуарда, он был до того поражён этим почти магическим порождением своего пера, о существовании коего доселе и не подозревал, что с молчаливым покорством принял документ за свой собственный. Скорее всего, он заметил подлог и тем не менее во избежание кривотолков о нечистой, возымевшей неслыханную дерзость творить свои непотребства в непосредственной близости от Его высочайшей особы, почёл за лучшее промолчать. Как бы то ни было, а на следующее утро, ещё до восхода солнца, Роберт Дадли — позднее граф Лестер — барабанил в двери канцелярии епископа Боннера; вручив срочное послание, он настоял на том, чтобы получить ответ на королевскую депешу и самого арестанта непосредственно от духовного суда. И это удалось!..

Ни один человек — и я в том числе — уже не узнает содержания этого мнимого послания короля Эдуарда, составленного шестнадцатилетней девочкой. Однако я знаю, что Кровавый епископ, отдавая при Дадли как королевском посланце приказ о моей выдаче, был бледен и дрожал всем телом. Вот и всё, чем я с Вами, мой бесценный друг, хотел поделиться. Этих сведений, которые я сообщил Вам не без некоторых колебаний, достаточно, чтобы составить себе представление о том «вечном единстве», о котором я Вам неоднократно рассказывал в связи с нашей всемилостивейшей королевой…

На этом письмо кончается.

В журнале же Джона Ди, после испорченного куска, записи продолжаются с нижеследующего: