Густав Майринк

Ангел западного окна

не смотреть на неё, чтобы она пришла наконец в себя…

Но ожидаемой релаксации не последовало, госпожа Фромм сделала какое то судорожное движение. Я не знал, что и думать: она вдруг вся как то сразу напряглась и осторожно, словно входила в воду, шагнула вперед… Потом ещё раз и ещё… Медленно прошла мимо меня такой беспомощной, трогательно неуверенной и покорной походкой, что у меня перехватило дыхание и мне безумно захотелось прижать её к груди, успокоить, как давным давно утраченную возлюбленную, как мою собственную жену. Пришлось мобилизовать всю силу воли, чтобы не сделать того, что уже произошло в воображении.

Госпожа Фромм миновала моё рабочее кресло и остановилась у торца письменного стола. В её жестах ощущался какой то странный автоматизм; взгляд её был взглядом трупа. Когда она открыла рот и заговорила, голос её был совершенно чужим. Я разобрал не все, так как она говорила быстро и не совсем внятно:

— Ты снова здесь? Ступай прочь, проклятый живодёр! Меня ты не обманешь! И тебя, тебя я тоже вижу — вижу твою серебристо чёрную змеиную кожу… Я не боюсь, у меня приказ… я… я…

И прежде чем я успел уловить смысл этой скороговорки, её руки каким то кошачьим движением внезапно вцепились в чернёное серебро тульского ларца, последний подарок барона Строганова, который я по рекомендации Липотина так тщательно устанавливал по меридиану.

— Наконец то ты у меня в руках, серебристо чёрная гадина, — прошипела госпожа Фромм, и её быстрые, нервно дрожащие пальцы хищно побежали вдоль орнамента ларца.

Первой моей мыслью было вскочить и вырвать вещицу у неё из рук. С некоторых пор странное суеверие поселилось в моей душе, мне казалось, что смысл мироздания — ни больше ни меньше! — будет каким то образом нарушен, если этот ковчежец сойдёт со своего курса. Разумеется, детские бредни, но в то мгновение меня обуял какой то поистине безумный ужас.

«Не трогайте! Остановитесь!» — зашёлся я в крике, но из моего горла слышались лишь хриплые сдавленные звуки: голосовые связки были парализованы.

Стиснув в обеих руках ларец, госпожа Фромм замерла, жизнь сохранялась только в её беспокойных пальцах: они быстро и чутко обежали с разных сторон орнамент и сошлись на одной из рельефных выпуклостей серебряной крышки, буквально сшиблись, как два самостоятельных существа — как два хищных паука, привлеченных видом или запахом общей жертвы. Они наскакивали друг на друга, толкались, жадно и судорожно ощупывая свою не видимую глазом добычу, и вдруг тихо щелкнула потайная пружинка — и сразу исчезли пауки, а пальцы госпожи Фромм брезгливо, словно опасное пресмыкающееся, только что отдавшее свой драгоценный яд, , сжимали открытый тульский ковчежец… Надо было видеть, с каким триумфом и радостью она протягивала его мне! Все её существо было проникнуто какой то неуловимой одухотворенностью — такое чувство, будто чья то робкая, самоотверженная любовь тайком заглянула мне в душу.

В следующее мгновение я был уже рядом и молча принял у неё ларец. И тут она словно проснулась. Изумление сменилось лёгким испугом: наверное, вспомнила мой строгий наказ ничего на письменном столе не трогать. Виновато потупившись, она исподлобья следила за мной, и я понял, что сейчас одно неверное слово — и Иоганна Фромм навеки покинет меня и мой дом.

Тёплая волна благодарности прихлынула к моему сердцу, растроганному этой по детски наивной робостью, и смыла те несправедливые чёрствые слова, которые уже вертелись у меня на языке.

Все это было делом одной секунды, уже в следующую мой взгляд остановился на ларце. Утопая в мягком ложе зелёного, поблекшего от времени атласа, в нём мирно покоился «Lapis sacer et praecipuus mani festationis», он же — шлифованный уголёк Бартлета Грина, преданный огню Джоном Ди, он же — чёрный кристалл, вернувшийся к своему легковерному хозяину из потустороннего, благодаря чудесному вмешательству Ангела Западного окна.

Сомнений быть не могло, это он, магический додекаэдр, каким его описал мой предок; уголёк был нанизан на ось, которая снизу крепилась к золотому цоколю, а сверху — к редкостной по красоте оправе, обрамляющей его идеально правильные, лоснящиеся грани…

Закрыть крышку ларца я не рискнул: приоткрывшаяся дверца судьбы могла захлопнуться передо мной с той же лёгкостью, с какой распахнул в своё время окно Джон Ди, чтобы выбросить в него шары Святого Дунстана.

Ну что ж, если там, где твой предшественник Джон Ди продвигался на ощупь в кромешной тьме, для тебя всё ясно и понятно, сказал я себе, то времени терять нельзя.

Я осторожно извлёк маленький шедевр из его ветхого