Густав Майринк

Ангел западного окна

глазами узреть расколотую корону, которая ожидает меня по ту сторону…

Тут я рухнул на колени пред ложем моей повелительницы, и всё остальное, что было между нами сказано, лишь самым краем коснулось моего сознания.

Болезнь королевы оказалась много серьезней, чем казалось вначале, и врачи не слишком надеялись на выздоровление. Тогда я поехал в Голландию и добрался до Германии, чтобы найти знаменитых медиков, известных мне по Лёвену и Парижу, однако никого из них не застал и в полном отчаянье день и ночь гонялся за ними на курьерских, пока во Франкфурте на Одере меня не нагнала весть о счастливом выздоровлении моей госпожи.

И вот в третий раз вернулся я домой — странно, но все мои поездки по делам королевы оказывались почему то бессмысленной и бесполезной тратой времени и сил — и нашёл мою жену Яну разрешившейся от бремени мальчиком, любимым сыночком Артуром, которого она мне родила на пятьдесят пятом году моей жизни.

Отныне наши отношения с королевой Елизаветой свелись к редким встречам во время моих случайных наездов в Лондон; все те страхи, восторги, страдания и тайные брожения фантастических надежд, которые раньше обуревали меня, как то сами собой утихли, и жизнь моя в эти два последних года текла так же спокойно, как ручей Ди там, снаружи, — не без грациозных изгибов в приветливые равнины, но и без авантюрных стремнин, без неистового напора будущей великой реки, несущей свои воды к далёким, роковым горизонтам.

В прошлом году королева с милостивой снисходительностью восприняла последнее напоминание о наших североамериканских планах, к которому я принудил моё перо: посвященная Елизавете Tabula geografica Americae стала итогом многолетних трудов, в ней я ещё раз попытался указать на неограниченные, но почти упущенные из за бесконечных проволочек возможности и выгоды этого грандиозного и досконально продуманного предприятия. Я сделал лишь то, что велел мне мой долг. Если королеве угодно прислушиваться к завистливому шёпоту низколобого барана, а не к совету… друга, значит, Англия упустила свой звёздный час, и упустила безвозвратно. Ну что ж, ещё немного можно и подождать, чему чему, а этому я за полвека научился! Уши королевы сейчас принадлежат Барли. Уши, которые слишком доверчивы к советам глаз, столь благосклонных к мужской красоте. Барли никогда не нравился мне. Мало, очень мало я полагаюсь на его рассудительность, а уж на его справедливость — и того меньше.

Но есть ещё и другое обстоятельство, которое позволяет мне вполне хладнокровно, без лихорадочного озноба, ожидать решения королевского совета. За годы всех этих выпавших на мою долю испытаний в меня вселилось сомнение, вновь и вновь задаю я себе вопрос: земная ли Гренландия истинная цель моей гиперборейской конкисты? Основания сомневаться в правильности того, как я истолковал пророческие слова зеркала, возникали у меня с самого начала; сатанинский Бартлет Грин тоже вызывает сильные подозрения, несмотря на его многократно испытанное сверхъественное ясновидение! Поистине дьявольская его хитрость заключается в следующем: говорить правду и только правду, но так, что она неизбежно будет истолкована превратно… Этот мир ещё не весь мир, так учил он, когда явился ко мне в камеру сразу после своей смерти. Этот мир имеет свой реверс с большим числом измерений, которое превосходит возможности наших органов чувств. Итак, Гренландия тоже обладает своим отражением, так же как и я сам — по ту сторону. Грен ланд! Не то же ли это самое, что и Grune Land, Зелёная земля по немецки? Быть может, мой Гренланд и Новый Свет — по ту сторону? Это заполняет мои мысли, питает предчувствия с тех пор, как я… испытал Иное. И настойчивые понукания Бартлета: здесь, на земле, и нигде больше, следует искать смысл бытия — теперь скорее активизируют подозрительность моей интуиции, чем стимулируют логические построения моего разума. Ибо что бы там ни говорил Бартлет Грин, а доводам разума и ссылкам на очевидность я научился не доверять в корне. И хоть Бартлет и лезет из кожи вон, чтобы предстать предо мной эдаким спасителем и благодетелем, но другом моим ему не бывать. В Тауэре он, быть может, и спас меня, моё тело, но для того лишь, чтобы тем вернее погубить мою бессмертную душу! А раскусил я его тогда, когда он свел меня с дьяволицей, которая, дабы заполучить меня, преоблачилась в астральную оболочку Елизаветы. И тут из сокровенной глубины души меня как будто озарило, и вся моя жизнь вдруг предстала предо мной чужой, и увидел я её словно в зеленом зеркале, и как мне хотелось тогда разбить вдребезги то, другое