Элизабет Хейч

Посвящение (Часть 1)

нем безличной божественности. Все сущее есть проявление одного Бога,

почему же должна дрожать от возможности потерять это частное проявление

Бога? Потому что его плоть и кровь вышли из моей плоти и крови? Но

мое истинное 'я' и его истинное 'я' вовсе не кровь.

Я должна войти в мое истинное 'я' и стать вполне сознательной

в нем; тогда я смогу отождествить себя с истинным 'я' сына

и с сущностью всей вселенной. Тогда я не потеряю ничего и никого!

Я должна победить свою плоть, которая испытывает сейчас страшную боль.

О, Боже, дай мне силу пройти это испытание! Даже если я не достигла

еще космического сознания, дай мне силу поступать так, как если бы

я жила уже в этом божественном состоянии сознания!

Обнимая сына на прощание, я сказала: 'Прощай, мой дорогой мальчик!

Я отдаю тебя в руки Бога, он не оставит нас. Помни, что все проходит,

кроме истинной любви. Даже сейчас мы любим друг друга, потому что

мы -- одно в Боге. Этот духовный союз, эта истинная любовь свела

нас вместе на земле. Мы не можем потерять друг друга и встретимся

снова... если не в этой жизни, то в следующей; или -- в другой

форме жизни. Наша любовь снова приведет нас друг к другу. В тяжелые

времена обращайся к невидимой силе, которая стоит за всем и никогда

не покидает нас -- к Богу'.

И никто из нас не плакал. Мы обнялись и поцеловались. Я помахала ему

из окна и он ответил мне, а потом исчез.

Наступило Рождество. Я знаю, что в вечности нет праздников и будней,

что там каждый день свят, так как в Боге вечность есть бесконечно

длящийся святой день. Но мой муж любит Рождество и они с Бо-Гаром

наряжали елку. А вечером в сочельник нас пригласили к отцу на ужин.

Вдруг прибежала сестра и сказала, что враг уже в городе, наша вилла

захвачена и с минуты на минуту вражеские танки будут здесь. Мы решили

быстро встретить Рождество у себя, а потом спустились к отцу, чтобы

быть всем вместе. Мы зажгли елку, обменялись подарками и поспешили

к отцу. 'Дети, -- сказал отец, -- давайте быстро поедим,

может быть, придется укрыться в подвале'. Спокойно и тихо мы ужинали,

чувствуя торжественную мрачность момента. Раздались взрывы бомб, они

становились все чаще и ближе. Раздался звонок в дверь. Это были офицеры

федеральной армии, которые сказали, что разместят пушки в саду, а

солдат -- в нашем доме, и попросили ключи ко всем этажам.

Мы поторопились с ужином и все спустились в подвал. Младшая сестра

несла на руках младенца, я вела другого ее малыша за руку. Мужчины

остались с отцом допивать кофе наверху, несмотря на взрывы. Потом

они присоединились к нам, и муж тихо сказал мне, что повреждено

центральное отопление и выключена вода. Наш дом оказался опорным,

ключевым пунктом для войск, решивших защищаться до последнего. Снаружи

было пятнадцать градусов мороза и солдаты заходили иногда погреться,

но в погребе было тоже холодно. Мы надели на себя, что было с собой,

ребенок непрерывно плакал, и ночью никто из нас не заснул. Утром мы

стали думать, где достать воды хотя бы для маленького ребенка, потому

что у сестры пропало молоко. Муж решил пойти за водой, но в соседних

домах воды тоже не было и пришлось идти через улицу. Я пыталась

отговорить его, но он сказал, что прошел первую мировую войну, которая

тоже была не игрушечной. Я осталась ждать его и услышала в сердце

голос: 'Ничто никогда не плохо; все вещи таковы, как вы думаете о

них'. Я старалась успокоить сердцебиение и думала о тысячах других

жен, которые так же ждут своих мужей. Я убеждала себя, что раз все мы

должны оставить тело, неважно, кто уйдет немного раньше. Наконец, муж

вернулся, и я ничем не выдала своих чувств. Мы поняли друг друга с

одного взгляда.

Сколько дней и ночей мы просидели в погребе, не знаю. Наверху гремели

пушки, взрывались бомбы, ревели самолеты и танки. Обрушилось здание

над нами, кончились запасы пищи, и мы не знали, будем ли погребены

заживо или погибнем от голода и жажды. Я все время держала на коленях

ребенка сестры и рассказывала ему сказки, еле сдерживая слезы отчаяния.

Спустя долгое время канонада, наконец, прекратилась, и муж опять пошел

за водой. Вернувшись, он сказал дрожащим голосом: 'Эстер, я только что

был наверху, в нашей квартире. Там все разрушено, прекрасная мебель

превращена в обломки, пола в одной комнате нет, как и стен в других. У

нас больше нет дома', -- и он уронил голову мне на плечо, рыдая, как

ребенок. Я утешала его, говоря, что не надо заботиться о материальных