Дин Кунц

Душа Тьмы

- складках серой мертвенной плоти. Я попытался взглянуть

на него по-иному, увидеть в нем старика. Но нет, это был ребенок, о чем

свидетельствовало нечто неистребимо детское, не соответствовавшее

старческому виду. Он заговорил, и голос его прозвучал как треск папируса,

разворачиваемого впервые за тысячелетие, а сам он вцепился в кресло и

сощурил и без того узкие глаза.

- Это ты, - сказал он, и слова эти прозвучали как обвинение. - Это за

тобой они посылали.

Впервые за многие годы я испугался. Понятия не имея, чего именно боюсь,

испытывал глубочайшую безотчетную неловкость, куда более жуткую, чем Страх,

который поднимался в моей душе, когда по ночам я размышлял о своем

происхождении и о том кармашке пластиковой утробы, из которой вышел.

- Ты, - повторил ребенок.

- Кто он? - спросил я у сборища военных. Никто из них не поторопился с

ответом, точно желая удостовериться, что уродец в кресле сказал все.

Не все.

- Ты мне не нравишься, - через мгновение заявил он. - И здорово пожалеешь

о том, что пришел сюда. Уж я об этом позабочусь.

Глава 2

- Такова ситуация, - сказал Харри, откидываясь на спинку кресла. Он

по-прежнему нервничал. Его ясные голубые глаза явно старались не встречаться

с моими, а потому с преувеличенным вниманием изучали обои на стенах и

царапины на мебели.

Меня же неотступно преследовали глаза этого древнего ребенка. Они злобно

щурились, полыхали, словно угли под переплетением гнилых стеблей. Я

чувствовал, как растет в нем ненависть - не столько ко мне (хотя и ко мне

тоже), сколько ко всем, ко всему на свете. В мире, похоже, не было ничего,

что не вызывало бы у этого уродца презрения и отвращения. Он был куда худшим

отбросом утробы, чем я. И снова работавшие здесь врачи и конгрессмены,

которые поддерживали этот проект, могли трезвонить: 'Искусственное

Сотворение работает на благо нации!' Оно сотворило меня. И восемнадцать лет

спустя разродилось этим извращенным супергением, который в свои всего-то три

года от роду выглядел древним реликтом. Второй успех за четверть столетия

работы. Для правительства это была победа.

- Не знаю, смогу ли этим заниматься, - наконец сказал я.

- Почему бы нет? - спросил здоровенный облом, которого остальные называли

генералом Морсфагеном. Этот человек казался высеченным из гранита:

широченные плечи и грудь (должно быть, костюмы ему шьют на заказ), осиная

талия и короткие ноги боксера. А ручищи - такими только подковы в цирке

гнуть.

- Я не знаю, чего от него ждать. Он думает совсем иначе. Поверьте, я

сканировал военных, сотрудников ИС-комплекса и ФБР, не говоря уж обо всех

прочих, и безошибочно распознаю предателей и тех, кто может стать слабым

звеном в системе обеспечения безопасности. Но никогда мне не попадалось

ничего похожего. Я не могу разобраться...

- А вам и не нужно ни в чем разбираться, - резко бросил Морсфаген, кривя

тонкие губы. - Я думал, вам это ясно дали понять. Маленький уродец может

формулировать теории в разных областях - как полезных, вроде физики и химии,

так и бесполезных, вроде теологии. Но каждый раз, когда мы вытягиваем из

него эти чертовы теории, он пропускает самые необходимые куски. Мы и

стращали его, и пробовали задобрить. Но, к несчастью, ему не ведомы ни

страх, ни какие-либо притязания. - Генерал едва не сказал 'пытали' вместо

'стращали', но его внутренний цензор без малейшей заминки заменил слово. -

Вы просто влезьте в его голову и удостоверьтесь, что он ничего не скрывает.

- Так сколько это стоит, вы сказали? - спросил я.

- Сто тысяч кредитов в час. Ему явно стоило мучительных усилий выдавить

из себя эти слова.

- Удвойте сумму, - сказал я. Для многих людей и тысяча превышала годовое

жалованье, при нынешней-то инфляции.

- Что?! Это абсурд! - взорвался Морсфаген. Он тяжело дышал, но другие

генералы даже не вздрогнули. Я считал их мысли и обнаружил, что, помимо

всего прочего, ребенок почти полностью выдал им устройство сверхсветового

двигателя, который мог сделать возможным межзвездные путешествия. Ради того

только, чтобы добыть недостающую информацию, им не жалко было миллиона в

час, и более никто не находил мои требования абсурдными. Я получил свои две

сотни кусков, а в придачу и право потребовать больше, если работа окажется

сложнее, чем я предполагал.