Платон

Ф е д о н

По-моему, философ, - отвечал Симмий.

- Тогда он согласится со мною - и он, и всякий другой, кто относится к

философии так, как она того требует и заслуживает. Правда, руки на себя

он, вероятно, не наложит: это считается недозволенным.

С этими словами Сократ спустил ноги на пол и так сидел уже до конца

беседы.

Кебет спросил его:

- Как это ты говоришь, Сократ: налагать на себя руки не дозволено, и

все-таки философ соглашается

отправиться следом за умирающим?

- Ну и что же, Кебет? Неужели вы - ты и Симмий - не слышали обо

всем этом от Филолая?

- Нет. По крайней мере, ничего ясного, Сократ.

- Правда, я и сам говорю с чужих слов, однако же охотно повторю то,

что мне случалось слышать. Да,

пожалуй, оно и всего уместнее для человека, которому .

предстоит переселиться в иные края, - размышлять

о своем переселении и пересказывать предания о том,

что ждет его в конце путешествия. В самом деле, как

еще скоротать время до заката?

- Так почему же все-таки, Сократ, считается, что убить самого себя

непозволительно? Сказать по правде, я уже слышал и от Филолая, когда

он жил у нас, - я возвращаюсь к твоему вопросу, - и от других, что этого

делать нельзя. Но ничего ясного я никогда ни от кого не слыхал.

- Не надо падать духом, - сказал Сократ, - возможно, ты еще

услышишь. Но пожалуй, ты будешь

изумлен, что среди всего прочего лишь это одно так

просто и не терпит никаких исключений, как бывает во

всех остальных случаях. Бесспорно, есть люди, которым

лучше умереть, чем жить, и, размышляя о них - о тех,

кому лучше умереть, - ты будешь озадачен, почему

считается нечестивым, если такие люди сами окажут

себе благодеяние, почему они обязаны ждать, пока их

облагодетельствует кто-то другой.

Кебет слегка улыбнулся и отвечал:

- Зевс свидетель - верно!

Эти слова он произнес на своем наречии.

- Конечно, это может показаться бессмысленным, - продолжал

Сократ, - но, на мой взгляд, свой

смысл здесь есть. Сокровенное учение гласит, что мы,

люди, находимся как бы под стражей и не следует

ни избавляться от нее своими силами, ни бежать, -

величественное, на мой взгляд, учение и очень глубокое. И вот что еще,

Кебет, хорошо сказано, по-моему: о нас пекутся и заботятся боги, и потому

мы, люди, - часть божественного достояния. Согласен ты с этим или нет?

- Согласен, - отвечал Кебет.

Но если бы кто-нибудь из тебе принадлежащих убил себя, не

справившись предварительно, угодна ли тебе его смерть, ты бы, верно,

разгневался и наказал бы его, будь это в твоей власти?

- Непременно! - воскликнул Кебет.

- А тогда, пожалуй, совсем не бессмысленно, чтобы человек не лишал себя

жизни, пока бог каким-нибудь образом его к этому не принудит, вроде как,

например, сегодня - меня.

- Да, это, пожалуй, верно, - сказал Кебет. - Но то, о чем ты сейчас

говорил, будто философы с легкостью и с охотою согласились бы умереть, -

это как-то странно, Сократ, раз мы только что правильно рассудили,

признав, что бог печется о нас и что мы - его достояние. Бессмысленно

предполагать, чтобы самые разумные из людей не испытывали

недовольства, выходя из-под присмотра и покровительства самых лучших

покровителей - богов. Едва ли они верят, что, очутившись на свободе,

смогут лучше позаботиться о себе сами. Иное дело - человек безрассудный:

тот, пожалуй, решит как раз так, что надо бежать от своего владыки. Ему и в

голову не придет, что подле доброго надо оставаться до последней

крайности, о побеге же и думать нечего. Побег был бы безумием, и, мне

кажется, всякий, кто в здравом уме, всегда стремится быть подле того, кто

лучше его самого. Но это очевиднейшим образом противоречит твоим

словам, Сократ, потому что разумные должны умирать с недовольством, а

неразумные - с весельем.

Сократ выслушал Кебета и, как показалось, обрадовался его

пытливости. Обведя нас взглядом, он

сказал:

- Всегда-то Кебет отыщет какие-нибудь возражения и не вдруг

соглашается с тем, что ему говорят.

А Симмий на это:

- Да, Сократ, и мне тоже кажется, что Кебет говорит дело. С какой

стати людям поистине мудрым бежать от хозяев, которые лучше и выше их

самих, и почему при расставании у них должно быть легко на сердце? И

мне кажется, Кебет метит прямо в тебя. Ведь ты с такой легкостью

принимаешь близкую разлуку и с нами, и с теми, кого сам признаешь

добрыми владыками, - с богами.

- Верно, - сказал Сократ, - и, по-моему, я вас понял: вы предъявляете

обвинение, а я должен защищаться, точь-в-точь как в суде.