Платон

Ф е д о н

раньше. Та

сущность, бытие которой мы выясняем в наших вопросах и ответах, - что

же, она всегда не-

изменна и одинакова или в разное время иная? Может

ли равное само по себе, прекрасное само по себе, все

вообще существующее само по себе, то есть бытие,

претерпеть какую бы то ни было перемену? Или же

любая из этих вещей, единообразная и существующая

сама по себе, всегда неизменна и одинакова и никогда,

ни при каких условиях не подвержена ни малейшему

изменению?

- Они должны быть неизменны и одинаковы, Сократ, - отвечал Кебет.

- А что мы скажем о многих прекрасных вещах, ну, допустим, о

прекрасных людях, или конях, или плащах, что мы скажем о любых

других вещах, которые называют равными или прекрасными, короче го-

воря, обо всем, что одноименно упомянутым сущностям? Они тоже

неизменны или, в полную противоположность тем, первым, буквально ни

на миг не остаются неизменными ни по отношению к самим себе, ни по

отношению друг к другу?

- И снова ты прав, - ответил Кебет, - они все время изменяются.

- Теперь скажи мне, ведь эти вещи ты можешь ощупать, или

увидеть, или ощутить с помощью ка-

кого-нибудь из чувств, а неизменные [сущности] можно

постигнуть только лишь с помощью размышления -

они безвидны и незримы?

- Да, ты совершенно прав!

- Итак, с твоего разрешения, мы установим два вида сущего -

зримое и безвидное.

- Согласен.

- Безвидное всегда неизменно, а зримое непрерывно изменяется?

- Примем и это, - согласился Кебет.

- Пойдем дальше, - сказал Сократ. - В нас самих есть ли что-нибудь -

тело или душа - отличное [от этих двух видов]?

- Ничего нет.

- К какому же из двух видов [сущего] ближе тело?

- Каждому ясно, что к зримому.

- А душа? Зрима она или незрима?

- [Незрима], по крайней мере для людей.

- Да ведь мы все время говорим о том, что зримо или незримо для

человеческой природы! Или, может, ты имеешь в виду другую [природу]?

- Нет, человеческую.

- Что же мы скажем о душе? Можно ее видеть или нельзя?

- Нельзя.

- Значит, она безвидна?

- Да.

- Значит, в сравнении с телом душа ближе к безвидному, а тело в сравнении

с душой - к зримому?

- Несомненно, Сократ.

- А разве мы уже не говорили, что, когда душа пользуется телом,

исследуя что-либо с помощью зрения, слуха или какого-нибудь иного

чувства (ведь исследовать с помощью тела и с помощью чувства - это одно

и то же!), тело влечет ее к вещам, непрерывно изменяющимся, и от

соприкосновения с ними душа сбивается с пути, блуждает, испытывает

замешательство и теряет равновесие, точно пьяная?

- Да, говорили.

- Когда же она ведет исследование сама по себе,

она направляется туда, где все чисто, вечно, бессмертно

и неизменно, и так как она близка и сродни всему

этому, то всегда оказывается вместе с ним, как только

остается наедине с собой и не встречает препятствий.

Здесь наступает конец ее блужданиям, и, в непрерывном соприкосновении

с постоянным и неизменным, она и сама обнаруживает те же свойства. Это

ее состояние мы называем разумением, правильно?

- Совершенно правильно, Сократ! Ты говоришь замечательно!

- Итак, еще раз: к какому виду [сущего] ближе душа, как ты рассудишь,

помня и прежние доводы, и эти, самые последние?

- Мне кажется, Сократ, - ответил Кебет, - любой, даже самый

отъявленный тугодум, идя по этому

пути, признает, что душа решительно и безусловно

ближе к неизменному, чем к изменяющемуся.

- А тело?

- К изменяющемуся.

- Взгляни теперь еще вот с какой стороны. Когда душа и тело

соединены, природа велит телу подчиняться и быть рабом, а душе -

властвовать и быть госпожою. Приняв это в соображение, скажи, что из

них, по-твоему, ближе божественному и что смертному? Не кажется ли

тебе, что божественное создано для власти и руководительства, а смертное

- для подчинения и рабства?

- Да, кажется.

- Так с чем же схожа душа?

- Ясно, Сократ: душа схожа с божественным, а тело со смертным.

- Теперь подумай, Кебет, согласен ли ты, что из всего сказанного

следует такой вывод: божественному, бессмертному, умопостигаемому,

единообразному, неразложимому, постоянному и неизменному самому по

себе в высшей степени подобна наша душа, а человеческому, смертному,

постигаемому не умом, многообразному, разложимому и тленному,

непостоянному и несходному с самим собою подобно - и тоже в высшей

степени - наше тело. Можем мы сказать что-нибудь вопреки этому, друг

Кебет?

- Нет, не можем.

- А если так, то не подобает ли телу быстро разрушаться, а душе быть

вовсе неразрушимой или почти неразрушимой?