Пауло Коэльо

Дьявол и сеньорита Прим

спустился, сжимая в руке пылающие ветки и не обращая внимания на отлетающие искры, обжигавшие ему лицо. Он увидел совсем рядом вспененную, оскаленную морду зверя, и страх его усилился.

Однако, надо было что-то делать хотя бы сейчас — если уж он пребывал в бездействии в тот день, когда похитили его жену, когда убили его дочерей.

— Смотрите ему прямо в глаза! — услышал он крик Шанталь.

Он повиновался. С каждым мгновением становилось легче: теперь он может смотреть не на оружие в руках врага, а на него самого. Теперь они в равных условиях, теперь оба способны внушать ужас друг другу.

Он спрыгнул на землю. Волк отпрянул, испугавшись огня; он продолжал рычать и прыгать, но близко не подходил.

— Оттесни его!

Чужестранец сделал шаг по направлению к волку, который зарычал ещё громче, оскалил клыки, но отступил.

— Наступай на него! Гони!

Факел горел теперь ещё ярче, но чужестранец заметил, что еще немного — и он сожжет себе руки. Времени уже не оставалось. Не раздумывая и пристально глядя в зловещие синие волчьи глаза, он бросился вперёд. Волк перестал рычать и прыгать — он повернулся и исчез в чаще леса.

Шанталь спустилась с дерева в одно мгновение. Когда только она успела собрать на земле пучок хвороста и смастерить свой собственный факел?

— Идем отсюда! Скорей!

— Куда?

Куда? Неужели в Вискос, чтобы все увидели их вместе? Чтобы угодить в новую засаду, в которой огонь уже не спасёт? Чувствуя, как ломит спину, как колотится сердце, она опустилась на землю.

— Разведи костёр, — сказала она чужестранцу. — Я должна подумать.

Она шевельнулась — и вскрикнула: плечо пронизала острая боль. Чужестранец собрал веток, листьев и развёл костер. При каждом движении Шанталь корчилась от боли и глухо стонала: должно быть, она сильно ушиблась, влезая на дерево.

— Ничего-ничего, — произнес чужестранец, видя, как она страдает. — Ты ничего себе не сломала. Со мной такое бывало — в минуты предельного напряжения мышцы сокращаются. Давай я разотру тебе плечо.

— Не трогай меня. Не подходи ко мне. Не заговаривай со мной.

Боль, страх, стыд. Можно не сомневаться — когда она выкапывала золото, чужестранец стоял где-то поблизости: он знал — потому что спутником его был дьявол, а дьяволы читают в человеческой душе, как в открытой книге, — что на этот раз Шанталь решится украсть слиток.

Знал он и то, что в эту минуту весь город мечтал совершить преступление. Знал и то, что ничего не будет сделано, потому что никто не решится на это, но и намерения достаточно, чтобы ответить на его вопрос: человек есть прежде всего носитель зла.

Знал чужестранец и то, что Шанталь намеревалась бежать, а пари, которое они заключили накануне, уже ничего не значит и он сможет вернуться туда, откуда приехал (а откуда, в сущности, он приехал?), не тронув своих сокровищ и подтвердив свои подозрения.

Он попытался было устроиться поудобней, но это было совершенно невозможно, и оставалось лишь сидеть неподвижно. Огонь костра удерживал волка на почтительном расстоянии, но он же вскоре привлечет внимание пастухов. Они подойдут поближе и увидят их вдвоём.

Он вспомнил, что сегодня суббота. Люди сидят в своих домах, заполненных чудовищно безвкусными безделушками, украшенных репродукциями знаменитых картин, гипсовыми изображениями святых, и пытаются развлечься — а совсем скоро они получат развлечение, какого не было с того дня, как закончилась Вторая мировая война.

— Не смей говорить со мной.

— Я не произнес ни слова.

«Зареветь, что ли?» — подумала Шанталь, но при нём ей не хотелось плакать, и она сдержала слезы.

— Я спасла тебе жизнь. Я заработала это золото.

— Это я спас тебе жизнь. Волк собирался напасть на тебя.

Чистая правда.

— Но, с другой стороны, мне кажется, ты спасла что-то у меня в душе, — продолжал чужестранец.

Старый трюк. Она сделает вид, будто не понимает, о чём идёт речь, и это будет нечто вроде разрешения воспользоваться его богатством и навсегда покинуть здешние края. Тем всё и кончится.

— Я говорю о нашем вчерашнем пари. Я испытывал такую неимоверную боль, что утешение видел лишь в том, чтобы причинить другим такие же страдания. Ты права.