Пауло Коэльо

Дьявол и сеньорита Прим

роль.

До сегодняшнего дня была она беззащитной сиротой, бедной девушкой, которая так и не сумела выйти замуж, официанткой и уборщицей в баре, несчастным существом, ищущим спутника.

Но пройдут двое суток — и все будут целовать ей ноги, благодарить за щедрость и великодушие, и, того и гляди, предложат баллотироваться на пост мэра на ближайших выборах (она, пожалуй, откажется, чтобы подольше побыть в новом своём качестве и сполна насладиться непривычной славой).

Люди, собравшиеся у фургона, покупали хлеб молча. Все повернулись к Шанталь, но никто не произнёс ни слова.

— Что это творится в вашем Вискосе? — осведомился водитель. — Умер кто-нибудь?

— Нет, — отвечал ему кузнец, который тоже пришёл за хлебом, не воспользовавшись тем, что в субботнее утро он мог бы поспать подольше. — Просто кое-кто у нас скверно ведёт себя, и нас это беспокоит.

Шанталь стояла, не понимая, что происходит.

— Бери, что тебе надо, — услышала она чей-то голос. — Он торопится.

Девушка машинально протянула деньги и получила хлеб. Водитель фургона пожал плечами, как бы показывая, что не в силах уразуметь смысл происходящего, протянул ей сдачу, сел за руль и уехал.

— Ну, теперь я спрошу: «Что это творится в нашем Вискосе?» — сказала она, и от страха — громче, чем позволяли приличия.

— Сама знаешь, что происходит, — ответил кузнец. — Толкаешь нас на преступление в обмен на деньги.

— Никуда я вас не толкаю! Я всего лишь сделала так, как велел мне чужестранец. Вы что — с ума все посходили?!

— Как видно, это ты с ума сошла. Как ты могла выполнять поручения этого безумца?! Зачем тебе это было нужно? Что ты на этом выиграла? Хочешь, чтобы наш город стал адом, как в той истории, что поведал Ахав? Ты потеряла достоинство и утратила честь!

Шанталь задрожала.

— Нет, я вижу, вы рехнулись! Да неужели кто-нибудь из вас всерьёз воспринял это пари?!

— Оставьте её, — сказала хозяйка гостиницы. — Нам пора варить кофе к завтраку.

Люди постепенно разбрелись. Шанталь продолжала дрожать, прижимая к себе хлеб и не в силах сдвинуться с места.

Её земляки, вечно и по всякому поводу спорившие друг с другом, впервые пришли к единодушному выводу — она виновата! Не чужестранец, не пари, а она, Шанталь Прим, подстрекает их к преступлению. Наверное, мир перевернулся.

Она оставила хлеб у дверей своего дома и зашагала прочь из города по направлению к горам. Ей не хотелось ни есть, ни пить. Ей вообще ничего не хотелось. Она вдруг поняла нечто очень важное, и это понимание переполняло её душу страхом, ужасом, паникой.

Водителю фургона никто ничего не сказал.

Было бы естественно, чтобы подобное событие обсуждалось и комментировалось — с негодованием или со смехом, — однако, паренёк, на своем фургоне привозивший в Вискос хлеб и сдобу, так и не узнал, что же творится в городе.

Да, в тот день жители впервые оказались заодно, и никто не пожелал обсуждать с посторонним случившееся накануне вечером — хотя о том, что произошло в баре, знали уже решительно все.

И все бессознательно вступили в заговор молчания. А может быть, каждый из них в глубине души воображал невообразимое, прикидывал возможности невозможного.

Берта подозвала её к себе. Старуха сидела на прежнем месте, занимаясь бесполезным наблюдением за жизнью города — бесполезным потому, что уже вошла в Вискос опасность, причём, более грозная, чем можно было себе представить.

— Мне не хочется разговаривать, — сказала Шанталь. — Не могу ни думать, ни действовать, ни говорить о чём бы то ни было.

— В таком случае, просто присядь рядом и послушай.

Из всех, кого Шанталь встретила утром, одна лишь старуха Берта отнеслась к ней участливо. Девушка не только присела рядом, но и обняла её. Некоторое время они так и сидели, а потом Берта нарушила молчание.

— Ступай в лес, остынь немного, чтобы рассуждать здраво. Ты ведь сама понимаешь, что дело тут не в тебе. Да и они это понимают, но им нужен виновный.

— Это чужестранец!

— Мы-то с тобой знаем, кто он такой. Мы — и больше никто. Все прочие хотят верить в то, что их предали, что ты должна была рассказать обо всём раньше, что ты не доверяла им.

— Предали?

—Да.

— Но почему они хотят верить в это?