Говард Ф.Лавкрафт

Запертая комната

- и в тот же миг услышал слабый шорох.

Посмотрев себе под ноги, Эбнер разглядел что-то вроде длинноногой лягушки

или жабы - толком даже не разобрал, что именно это было, - которая проворно

скрылась под комодом. Сначала он хотел нагнуться и выгнать неведомую тварь

наружу, однако потом решил, что ее присутствие вряд ли представляет

какую-либо опасность - в самом деле, раз уж она все это время сидела в этом

запертом помещении, питаясь одними лишь тараканами и другими насекомыми,

которых ей удавалось отыскать, то вполне заслуживала ого, чтобы ее не

тревожили.

Выйдя из комнаты, Эбнер запер за собой дверь и вернулся в хозяйскую

спальню на первом этаже. Про себя н подумал, что все же положил пусть

банальное, но все же начало своему вступлению в права владения домом, как

говорится - вспахал первую борозду. После столь непродолжительного и

поверхностного осмотра помещения он почувствовал себя еще более уставшим, а

потому, даже несмотря на относительно раннее время, решил лечь в постель,

чтобы проснуться как можно раньше. Завтра предстояло обследовать старую

мельницу - как знать, возможно, кое-что из ее механизмов, если таковые еще

сохранились, можно будет продать, тем более что водяное колесо стало по

нынешним временам довольно большой редкостью - ценностью почти антикварной.

Эбнер еще несколько минут постоял на веранде, невольно вслушиваясь в

заливистый стрекот сверчков, кузнечиков, а также хор козодоев и лягушек,

который окружал ею буквально со всех сторон и своей оглушающей

настойчивостью едва ли не заглушал все остальные звуки, в том числе и слабые

шорохи самого Данвича, Он стоял так до тех пор, покуда голоса этих диких

порождений природы не стали совсем уж невыносимыми, после чего вернулся в

дом, запер за собой дверь и прошел в спальню.

Раздевшись, Эбнер улегся в постель, однако еще почти целый час не мог

заснуть. Он беспрестанно ворочался с боку на бок и испытывал все более

нараставшее раздражение по поводу того самого разрушения , о котором писал

дед и осуществить которое ему одному было; увы, просто не под силу. В конце

концов к нему все же пришел долгожданный сон, хотя сам он этою, естественно,

не почувствовал.

Проснулся Эбнер с рассветом, но едва ли почувствовал себя хорошо

отдохнувшим. Всю ночь ему снились невиданные места и населявшие их

фантастические существа, которые поражали его своей неземной красотой,

диковинным видом и одновременно наполняли сердце необъяснимым чувством

страха. Он словно бороздил океанскую пучину и рассекал своим телом воды

Мискатоника, где его окружали рыбы, амфибии и странныме люди, также

являвшиеся наполовину земноводными; видел также поистине чудовищные

организмы, спавшие в необычных каменных городах на дне моря; слышал

затейливую, фантастическую музыку, отдаленно напоминавшую пение флейт и

сопровождавшуюся не столько пением, сколько непривычным подвыванием каких-то

диких, явно нечеловеческих голосов; видел своего деда Лютера Уотелея,

который стоял перед ним, выпрямившись во весь рост, и посылал ему проклятия

за то, что он осмелился войти в запертую комнату тетки Сари.

Разумеется, подобные ночные видения особой радости ему не доставили и

даже отчасти встревожили, однако он тут же отбросил подобные мысли, вспомнив

о том, что ему предстоит сделать массу дел, а в первую очередь отправиться в

Данвич за покупками, поскольку в спешке он совершенно не позаботился о

провианте хотя бы на первое время. Утро выдалось ясное и солнечное; на

ветвях деревьев заливались дрозды и другие мелкие птицы, а на листве и траве

поблескивали жемчужные капельки росы, отражая солнечные лучи тысячами

крохотных драгоценных камней, устилавших края тропинки, которая должна была

вывести его на центральную улицу деревни. Ступая по ней, Эбнер чувствовал,

как к нему возвращается хорошее настроение, а потому, весело насвистывая,

обдумывал первоочередные шаги своей жизни в унаследованном доме: ведь лишь

после их совершения он сможет покинуть этот полузаброшенный, Богом забытый

уголок провинциальной глуши.

К своей немалой досаде он обнаружил, что при свете дня центральная

улица Данвича, как ни странно, отнюдь не казалась столь же приветливой и

безмятежной, как накануне; когда над ней начинала сгущаться дымка вечерних