Говард Ф.Лавкрафт

Запертая комната

повернул его и, широко распахнув дверь, поднял лампу над головой.

Потрясение и ужас сковали все его тело.

Прямо поверх скомканного покрывала, лежавшего на давно покинутой

кровати, сидело чудовищное, кожистое нечто , которое не было ни человеком,

ни лягушкой, и жадно пожирало окровавленный кусок мяса. Кровь вытекала из

омерзительного жабьего рта и падала на искривленные, перепончатые лапы. У

этого чудовища были длинные, мускулистые конечности, выраставшие из

дьявольского тела наподобие лягушачьих лап, и заканчивались почти настоящими

человеческими кистями, разве что с перепонками между пальцами...

Зловещая немая сцена продолжалась какую-то секунду, а затем неведомое

существо, издав леденящее душу рычание - ех-й а-й а-й а-й ахааах-нгх"

ааа-хйу х,х "йух, поднялось, выпрямилось и бросилось на Эбнера.

Реакция молодого человека была мгновенной, как если бы в глубине сердца

он давно ожидал, что может произойти нечто подобное. Он размахнулся и что

было силы швырнул массивную керосиновую лампу прямо в устремившуюся на него

тварь.

Пламя окутало существо, которое на долю секунды замерло на месте, но

тут же принялось отчаянно пытаться сбросить с себя огонь. Огонь же не только

лизал жуткого монстра, но также перекинулся на покрывало у него за спиной,

распространился и на пол под ногами существа. В тот же миг тембр его голоса

резко изменился, превратившись из низкого, гортанного рычания в

пронзительный, протяжный вой: - Мама-мама-ма-аа-ма-аа-ми-ааа!

Эбнер выскочил из комнаты, захлопнул дверь у себя за спиной и бросился

вниз.

Летя по ступеням, едва не падая, он с безумно бьющимся сердцем пронесся

через комнаты первого этажа и наконец выбежал из дома. Все так же

спотыкаясь, добежал до машины, почти ничего не соображая и не замечая вокруг

себя, наполовину ослепленный от застилавшего глаза пота, повернул ключ

зажигания и помчался, не разбирая дороги, лишь бы оказаться подальше от

этого Богом проклятого места, над которым уже начал виться дым пожара, а

вгрызавшиеся в иссохшее дерево постройки языки пламени стали взметаться в

темное небо.

Он гнал как одержимый - через Данвич, через крытый мост, - полуприкрыв

глаза, словно желая навсегда отсечь от себя видение того, что предстало

перед его взором несколько минут назад. Темные, мглистые холмы словно

пытались дотянуться до него своими невидимыми щупальцами, а в спину ударял

зловещий и одновременно поддразнивающий вихрь лягушачьей какофонии.

Но ничто не могло стереть из его сознания этот действительно безумный

финал, это внезапно открывшееся ему инфернальное знание, которое хищным

зверем вгрызлось в его разум... Ключ, который он держал все это время в

своих руках, сам не догадываясь об этом; то самое знание, которое гнездилось

где-то в закоулках его памяти, равно как и таилось в записках, оставленных

ему Лютером Уотелеем... Куски сырого мяса, которые, как он по своей детской

наивности полагал, должны были быть приготовлены в комнате тети Сари (ведь

никто же не станет есть сырое мясо!); упоминание загадочного Р. , который

после своего отсутствия вернулся снова - возвратился в тот единственный дом,

который он когда-либо знал в своей жизни...

Эти казавшиеся бессвязными в записках деда упоминания исчезнувших

коров, овец, останков других животных... Зловещие и столь ясные теперь

намеки Лютера насчет размера Р., пропорционального кол-ву пищи , и того, что

его надо держать на строгой диете и сохранять поддающийся контролю размер -

как людей Иннсмаута! Разумеется, после смерти Сары - его матери - он

уменьшился почти до ничтожных размеров, тогда как Лютер надеялся, что

голодное заточение в запертой комнате иссушит его тело и тем самым

окончательно погубит, убьет...

И все же у старика, похоже, оставались еще какие-то сомнения, и потому

он послал внуку тот самый свой прощальный призыв убить в запертой комнате

все живое , - ту самую тварь, которую Эбнер, сам того не желая, освободил,

когда сломал раму и распахнул ставни, а она, оказавшись на свободе,

бросилась самостоятельно добывать себе пищу и стала вновь увеличиваться в

размерах, питаясь поначалу рыбой из Мискатоника, затем мелкими животными,

потом домашней скотиной, а под конец добралась и до живых людей.