Говард Ф.Лавкрафт

Запертая комната

чем даже и представители нашего рода,

которые сами занимались гнусными вещами, творили богохульство и даже более

того.

Твой дед, Лютер С. Уотелей .

Как это было похоже на моего деда, подумал Эбнер. Ознакомившись с этим

загадочным, самоуверенным посланием, он вспомнил, как однажды, когда его

мать в какой-то связи упомянула свою сестру Сару и тут же в ужасе прикрыла

ладонями рот, он кинулся к деду и спросил: - Дедушка, а где тетя Сари?

Старик тогда поднял на него свой гипнотический взгляд и ответил: -

Мальчик, в этом доме не принято упоминать Сару.

Было похоже на то, что тетя Сари каким-то ужасным образом обидела или

оскорбила своего отца - по крайней мере, сам этот черствый педант показывал,

что все обстояло именно так. Во всяком случае, с тех пор, как Эбнер помнил

себя, имя старшей сестры его матери никогда не произносилось вслух, а сама

она жила взаперти в большой комнате над мельницей, скрытая за толстыми

стенами и заколоченными ставнями. Эбнеру и его матери не разрешалось даже

проходить перед дверями ее комнаты, хотя однажды мальчик все же прокрался

туда и прильнул к ним ухом. При этом он расслышал лишь доносившиеся изнутри

какие-то сопящие или хныкающие звуки, которые, как ему тогда показалось, мог

издавать грузный и болезненный человек. Про себя он тоща решил, что тетя

Сари похожа на тех толстых женщин, что выступают в цирке, тем более, что она

очень много ела, о чем можно было судить по громадным тарелкам с едой, в

основном - с сырым мясом, которое она, похоже, сама себе готовила. Еду эту

дважды в день подносил к дверям ее комнаты сам Лютер Уотелей, поскольку слуг

в доме не держали с тех самых пор, когда мать Эбнера вышла замуж, а сама

тетя Сари вернулась - заметно растерянная и даже расстроенная - из поездки к

какой-то своей дальней родне, проживавшей в Иннсмауте.

Эбнер сложил письмо и сунул его в конверт, решив поразмышлять над его

содержанием позднее. Сейчас же ему надо было позаботиться о своем ночлеге.

Он вышел наружу, принес в дом два остававшихся в машине чемодана, прошел с

ними в кухню, после чего взял лампу и принялся бродить с нею по дому. В

старомодную гостиную, которую открывали только к приезду или приходу гостей

- а в Данвиче Уотелеев приглашали одни лишь Уотелеи, - он даже не заглянул и

направился прямо в спальню деда. Ему казалось вполне естественным, что он

займет кровать старика, поскольку теперь именно он, а не Лютер Уотелей, был

здесь полноправным хозяином.

Большая двуспальная кровать была укрыта пожелтевшими номерами Эркхам

Эдвертайзера , призванными уберечь от мошкары прекрасную ткань покрывала,

украшенного вышитыми сюжетами на рыцарские темы и также являвшегося ныне

частью законного наследства. Поставив лампу на тумбочку и убрав газеты и

покрывало, он увидел, что постель застлана чистым бельем - по-видимому, одна

из двоюродных сестер деда позаботилась об этом после похорон, явно готовясь

к предстоящему приезду Эбнера.

Он перенес чемоданы в спальню, окна которой выходили на реку, хотя

частично их загораживала мельничная пристройка. Распахнув одно из окон,

прикрытое в нижней своей половине шторой, он присел на край кровати и

принялся размышлять над теми обстоятельствами, которые после стольких лет

блужданий по свету вновь привели его в Данвич.

К тому же он порядком устал за этот день - дорога из Бостона оказалась

довольно утомительной, а контраст между большим городом и уединением

сельской местности угнетал и раздражал его. Более того, он смутно чувствовал

слабые, почти неосязаемые признаки какой-то тревоги. Если бы Эбнер так не

нуждался в средствах для продолжения своих зарубежных научных изысканий,

связанных с исследованием древних цивилизаций южной части Тихого океана, он

вообще бы едва ли приехал сюда. И все же семейные узы существовали, как бы

ни пытался он их отрицать: вечно угрюмый и строгий, старый Лютер Уотелей

по-прежнему оставался отцом его матери, и именно сейчас внук должен был

следовать голосу их общей крови.

Из окна спальни казалось, что Круглая гора находится совсем близко, и

сейчас он ощущал ее присутствие так же отчетливо, как и тогда, в далеком

детстве, когда засыпал в комнате наверху. Деревья словно давили своими

буйными кронами на дом, а с одною из них в потемневший от сгустившихся