Ницше Фридрих

Так говорил Заратустра

моя удочка, в живот всякой черной скорби! Смотри вдаль, глаз мой! О, как много морей вокруг меня, сколько зажигающихся человеческих жизней! А надо мной -- какая розовая тишина! Какое безоблачное молчание!

Крик о помощи

На следующий день Заратустра опять сидел на камне своем перед пещерою, в то время как звери его блуждали по свету, чтобы принести домой новую пищу, -- а также и новый мед: ибо Заратустра истратил старый мед до последней капли. Но пока он так сидел, с посохом в руке, и рисовал свою тень на земле, погруженный в размышление, и поистине! не о себе и не о тени своей, -- он внезапно испугался и вздрогнул: ибо он увидел рядом со своею тенью еще другую тень. И едва он успел оглянуться и быстро встать, как увидел вблизи себя прорицателя, того самого, которого он однажды кормил и поил за столом своим, провозвестника великой усталости, учившего: Все одинаково, не стоит ничего делать, в мире нет смысла, знание душит. Но тем временем изменилось лицо его; и когда Заратустра взглянул ему в глаза, вторично испугалось сердце его: так много дурных предсказаний и пепельносерых молний пробежало по этому лицу. Прорицатель, почувствовавший, что произошло в душе Заратустры, провел рукою по лицу своему, как бы желая стереть его; то же сделал и Заратустра. И когда они оба, молча, так оправились и подкрепили себя, они подали друг другу руку, чтобы показать, что желают узнать один другого. Милости просим, предсказатель великой усталости, -- сказал Заратустра, -- ты не напрасно однажды был гостем за моим столом. Также и сегодня ешь и пей у меня и прости, если веселый старик сядет за стол вместе с тобою! -- Веселый старик? -- отвечал прорицатель, качая головою. -- Но кем бы ты ни был или кем бы ни хотел быть, о Заратустра, тебе не долго оставаться здесь наверху, -- твой челн скоро не будет лежать на суше! -- Разве я лежу на суше? -- спросил Заратустра, смеясь. -- Волны вокруг горы твоей, -- отвечал прорицатель, -- все поднимаются и поднимаются, волны великой нищеты и печали: скоро они поднимут челн твой и унесут тебя отсюда. -- Заратустра молчал и удивлялся. -- Разве ты еще ничего не слышишь? -- продолжал прорицатель. -- Не доносятся ли шум и клокотанье из глубины? -- Заратустра снова молчал и прислушивался: тогда он услыхал долгий, протяжный крик, который пучины перебрасывали одна другой, ибо ни одна из них не хотела оставить его у себя: так гибельно звучал он. Роковой провозвестник, -- сказал наконец Заратустра, -- это крик о помощи, крик человека, он, очевидно, исходит из черного моря. Но что мне за дело до человеческой беды! Последний грех, оставленный мне, -- знаешь ли ты, как называется он? -- Состраданием! -- отвечал прорицатель от полноты сердца и поднял обе руки. -- О Заратустра, я иду, чтобы ввести тебя в твой последний грех! И едва произнесены были эти слова, как вторично раздался крик, более протяжный и тоскливый, чем прежде, и уже гораздо ближе. Слышишь? слышишь, о Заратустра? -- кричал прорицатель. -- К тебе обращен этот крик, тебя зовет он: приходи, приходи, приходи, время настало, нельзя терять ни минуты! -- Но Заратустра молчал, смущенный и потрясенный; наконец он спросил, как некто колеблющийся в себе самом: А кто тот, который там зовет меня? Но ты ведь знаешь его, -- с раздражением отвечал прорицатель, -- зачем же ты скрываешься? Это высший человек взывает к тебе! Высший человек? -- воскликнул Заратустра, объятый ужасом. -- Чего хочет он? Чего хочет он? Высший человек! Чего хочет он здесь? -- и тело его покрылось потом. Но прорицатель не отвечал на испуг Заратустры, а продолжал прислушиваться к пучине. Когда же там надолго водворилась тишина, он оглянулся и увидел, что Заратустра стоит по-прежнему и дрожит. О Заратустра, -- начал он печальным голосом, -- ты стоишь не так, как тот, кого счастье заставляет кружиться: ты должен будешь плясать, чтобы не упасть навзничь. И если бы даже ты и захотел плясать предо мною и проделывать прыжки свои во все стороны, -- все-таки никто не мог бы сказать мне: Смотри, вот пляшет последний веселый человек! Напрасно поднимался бы на эту вершину тот, кто искал бы его здесь: он нашел бы пещеры и в пещерах тайники для скрывшихся, но не нашел бы шахт и сокровищниц счастья, ни новых золотых жил его. Счастье -- разве можно найти счастье, у этих заживо погребенных и отшельников! Неужели должен я искать последнего счастья на блаженных островах и далеко среди забытых морей? Но все одинаково, не стоит ничего делать, тщетны все поиски, не существует больше и блаженных островов! Так вздыхал прорицатель; но при