Ницше Фридрих

Так говорил Заратустра

умеющее находить все вкусным, -- это не лучший вкус! Я уважаю упрямые, разборчивые языки и желудки, которые научились говорить я, да и нет. Но все жевать и переваривать -- это настоящая порода свиньи! Постоянно говорить И-А -- этому научился только осел и кто брат ему по духу! Густая желтая и яркая алая краски: их требует мой вкус, -- примешивающий кровь во все цвета. Но кто окрашивает дом свой белой краской, обнаруживает выбеленную душу. Одни влюблены в мумии, другие -- в призраки; и те и другие одинаково враждебны всякой плоти и крови -- о, как противны они моему вкусу! Ибо я люблю кровь. И там не хочу я жить и обитать, где каждый плюет и плюется: таков мой вкус -- лучше стал бы я жить среди воров и клятвопреступников. Никто не носит золота во рту. Но еще противнее мне все прихлебатели; и самое противное животное, какое встречал я среди людей, назвал я паразитом: оно не хотело любить и, однако, хотело жить от любви. Несчастными называю я всех, у кого один только выбор: сделаться лютым зверем или лютым укротителем зверей, -- у них не построил бы я шатра своего. Несчастными называю я также и тех, кто всегда должен быть на страже, -- противны они моему вкусу; все эти мытари и торгаши, короли и прочие охранители страны и лавок. Поистине, я также основательно научился быть на страже, -- но только на страже самого себя. И прежде всего научился я стоять, и ходить, и бегать, и прыгать, и лазить, и танцевать. Ибо в том мое учение: кто хочет научиться летать, должен сперва научиться стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать, -- нельзя сразу научиться летать! По веревочной лестнице научился я влезать во многие окна, проворно влезал я на высокие мачты: сидеть на высоких мачтах познания казалось мне немалым блаженством, -- -- гореть малым огнем на высоких мачтах: хотя малым огнем, но большим утешением для севших на мель корабельщиков и для потерпевших кораблекрушение! -- Многими путями и способами дошел я до моей истины: не по одной лестнице поднимался я на высоту, откуда взор мой устремлялся в мою даль. И всегда неохотно спрашивал я о дорогах -- это всегда было противно моему вкусу! Я лучше сам вопрошал и испытывал дороги. Испытывать и вопрошать было всем моим хождением -- и поистине, даже отвечать надо научиться на этот вопрос! Но таков -- мой вкус: -- ни хороший, ни дурной, но мой вкус, которого я не стыжусь и не прячу. Это -- теперь мой путь, -- а где же ваш? -- так отвечал я тем, кто спрашивал меня о пути. Ибо пути вообще не существует! .

О старых и новых скрижалях

1 -- Здесь сижу я и жду; все старые, разбитые скрижали вокруг меня, а также новые, наполовину исписанные. Когда же настанет мой час? -- час моего нисхождения, захождения: ибо еще один раз хочу я пойти к людям. Его жду я теперь: ибо сперва должны мне предшествовать знамения, что мой час настал, -- именно, смеющийся лев со стаей голубей. А пока говорю я сам с собою, как тот, у кого есть время. Никто не рассказывает мне ничего нового, -- поэтому я рассказываю себе о самом себе. --

2 -- Когда я пришел к людям, я нашел их застывшими в старом самомнении: всем им мнилось, что они давно уже знают, что для человека добро и что для него зло. Старой утомительной вещью мнилась им всякая речь о добродетели, и, кто хотел спокойно спать, тот перед отходом ко сну говорил еще о добре и зле. Эту сонливость встряхнул я, когда стал учить: никто не знает еще, что добро и что зло, -- если сам он не есть созидающий! -- Но созидающий -- это тот, кто создает цель для человека и дает земле ее смысл и ее будущее: он впервые создает добро и зло для всех вещей. И я велел им опрокинуть старые кафедры и все, на чем только восседало это старое самомнение; я велел им смеяться над их великими учителями добродетели, над их святыми и поэтами, над их избавителями мира. Над их мрачными мудрецами велел я смеяться им и над теми, кто когда-либо, как черное пугало, предостерегая, сидел на дереве жизни. На краю их большой улицы гробниц сидел я вместе с падалью и ястребами -- и я смеялся над всем прошлым их и гнилым, развалившимся блеском его. Поистине, подобно проповедникам покаяния и безумцам, изрек я свой гнев на все их великое и малое -- что все лучшее их так ничтожно, что все худшее их так ничтожно! -- так смеялся я. Мое стремление к мудрости так кричало и смеялось во мне, поистине, она рождена на горах, моя дикая мудрость! -- моя великая, шумящая крыльями тоска. И часто уносило оно меня вдаль, в высоту, среди смеха; тогда летел я, содрогаясь, как стрела, чрез опьяненный солнцем восторг: -- туда, в далекое