надежда на то, что им
предстоит страдать больше, чем ему, если такое вообще возможно.
(Бедный Артур! Он еще не полностью познал вкус плодов Мучения; ему
придется выпить до дна этот самый жуткий из напитков).
- Нет, - думал он, - возможно, мне не достает их "веры".
- Может быть, если мне действительно удастся убедить себя в
существовании Бога и Христа... возможно, если я смогу обмануть себя, вера
возможна ...
Такая мысль - подспорье для капитуляции честности, отречения от
здравого смысла. Она
свидетельствовала о последнем бесполезном сопротивлении
его воли.
Демон поймал его и вцепился, снова начался буйный бред.
Мои плоть и чувства восстали. Охваченная необоримыми позывами рвоты, я
выбежала из комнаты и намеренно на целый час отключила свою чувственность от
сознания. Я и раньше знала, что малейшее присутствие в комнате табачного
дыма изрядно сокращает мои способности. С этой целью я курила одну сигарету
за другой с превосходным эффектом. Я ничего не ведала о том, что происходит.
IVАртур, ужаленный ядовитым млечным соком, свалился в огромное сводчатое
брюхо, напоминающее адский купол, восставший над пузырящейся жижей. Я
почувствовала, что его расчленили не просто механически, но и химически, что
его существо все больше и больше распадается на частицы, воплощающиеся в
новых отвратительных формах, но, что хуже всего, самого Артура это не
меняет; вопреки всему, нетронутые память и здравый смысл работают еще
точнее, пока новый кошмарный опыт поставляет им информацию. Казалось, к
пытке добавилось некое мистическое состояние; хотя Артур не был, совершенно
не был этой бесформенной грудой сознания, все же это был именно он. Нас
всегда, по меньшей мере, двое! Тот, кто чувствует, и тот, кто знает, - не
вполне один человек. Эта двойственность личности ярко проявляется в смерти.
Не менее важным было то, что чувство времени, на которое обычно
полагаются люди, - в таких случаях, как мой, особенно, - намеренно
исказилось, если не пропало совсем.
Все мы судим о течении времени в соответствие с нашими обыденными
привычками или каким-то подобным стандартом. Обреченность на бессмертие
должна естественно разрушить ценность такого чувства. Если ты бессмертен,
какая разница между коротким и длинным промежутком времени? Тысяча лет и
один день, - очевидно, одно и то же с точки зрения "навсегда".
В нас скрыты бессознательные часы, - часы, заведенные опытом
человечества на семьдесят или примерно семьдесят лет. Пять минут - слишком
долго для нас, если мы ожидаем омнибус, вечность, если ждем возлюбленного, и
сущий пустяк, если заняты приятным делом или
спим*.
Мы думаем, что семь лет - долгий срок, когда говорим о тюремном
заключении, и совершенно ничтожный, когда речь заходит о геологии.
Но когда существует бессмертие, возраст вселенной сам по себе - ничто.
Эти умозаключения не полностью захватили сознание Артура; они нависли
над ним угрозой, а в обостренном сознании, освобожденном от естественного
для живущего чувства времени, каждое движение демона представлялось
действием бесконечно долгим, хотя промежутки между криками, которое издавало
лежащее в постели тело, были совсем короткими. Каждый приступ боли или ужаса
рождался, возносился до вершины и ниспадал, чтобы возродиться спустя
мгновение, казавшееся целой эпохой.
Это ощущение было еще сильнее в процессе ассимиляции Артура "демоном".
Кома умирающего была феноменом, вырванным из времени. Ситуация
"переваривания" оказалась новой для Артура, у него не было оснований для
предположений и данных, с помощью которых он смог бы определить расстояние
до конца. Могу лишь бегло описать этот процесс; по