Aire Vaiolent

Алистер Кроули Завещание Магдалины Блэр

глаза налились кровью.

Беспомощная и несчастная, я легла на диванчик в кабинете и жадно

принялась курить. Облегчение было столь сильным, что моему чувству

преданности и долга предстояла немалая битва, чтобы заставить меня

возобновить работу. Смесь ужаса, любопытства и восторга, должно быть,

помогла.

Я погасила пятую сигарету и вернулась в обитель смерти.

VI

Я провела за столом меньше десяти минут, и тут с пугающей

неожиданностью случилась перемена. В какой-то точке пропасти тьма собралась,

сконцентрировалась и вспыхнула зловещим пламенем, хлынувшим бесцельно из

ниоткуда в никуда.

Это сопровождалось гнуснейшей вонью.

Все завершилось мгновенно. Точно гром, которому предшествует молния,

последовал жутчайший шум, который я могла бы назвать криком больной машины.

Крик этот повторялся с равными промежутками в течение часа пяти минут и

оборвался столь же внезапно, как и начался. Артур все еще падал.

Через пять часов произошел еще один подобный пароксизм, но сильнее и

продолжительней. Снова настала тишина, - несколько столетий страха,

одиночества и позора.

После полуночи под падающей душой открылся серый океан кишок. Казалось,

он безграничен. Артур с плеском упал в него и стал по-новому воспринимать

происходящее.

Море, хоть и бесконечно холодное, было покрыто кипящей зыбью.

Более-менее однородная слизь, вонь которой превосходит все человеческие

представления (в нашем языке недостает слов, определяющих запах и вкус; мы

всегда относим наши чувства к области

общеизвестного)*,

постоянно завивалась зелеными водоворотами - бешеными красными кратерами с

мертвенно-белыми

заостренными краями; оттуда извергался гной, образовывая

все известные человеку вещи, но в изуродованном, униженном, кощунственном

виде.

Вещи невинные, вещи счастливые, вещи святые! Каждая невыразимо

оскверненная, омерзительная, тошнотворная! Во время бдения на следующий день

я распознала один рисунок. Я увидела Италию. Сначала карту Италии - нога в

сапоге. Но эта нога стала быстро меняться, минуя множество фаз. По очереди

она становилась лапами всех животных и птиц на свете, и каждая была

изуродована всеми мыслимыми болезнями - от проказы и слоновости до золотухи

и сифилиса. Было ясно, что это неотделимая и вечная часть Артура.

Затем сама Италия, гнусная в каждой детали. И следом я сама.

Воплощенная во всех женщинах на свете, со всеми болезнями и следами пыток,

которые Природа и человек способны замыслить в адских фантазиях, и каждая

умирала так же, как Артур, и их вечные муки дополняли его собственные, и

были узнаны и восприняты, как его собственные.

То же произошло с нашим несуществующим ребенком. Все дети всех народов,

- недоношенные, изувеченные, подвергнутые пыткам, разодранные на части,

замученные с изобретательностью, на которую способен только величайший из

дьяволов.

Подобное происходило с каждой мыслью. Я поняла, что разложение мозга

мертвеца постепенно затрагивает каждую его мысль, марая ее краской самого

ада.

Я засекла продолжительность одной мысли: несмотря на то, что в ней были

неисчислимые миллионы деталей, и каждая ясная, яркая и продолжительная,

длилась она всего лишь три секунды земного времени. Я подумала, что в его

мощном мозге хранится гигантское количество мыслей; ясно было, что они не

истощатся и за тысячу лет.

Но, возможно, если разрушить мозг, чтобы его составные части оказались

неразличимы...

Принято считать, что сознание обусловлено правильной циркуляцией крови

в клетках мозга; но почему бы записям мыслей не осуществляться как-то иначе?

Теперь мы знаем, что опухоль мозга порождает галлюцинации.