Говард Ф.Лавкрафт

Сны в ведьмином доме

тому же четырьмя дьявольски проворными лапками, не

терял времени даром, пока старая колдунья пыталась задушить Джилмена.

Нелегкая схватка была напрасной: то, чему юноша хотел помешать, все же

произошло -- только не грудь ребенка была пронзена острым кинжалом, а шея

его -- клыками косматого чудовища; чаша, еще недавно валявшаяся на полу,

стояла теперь наполненной, рядом с маленьким безжизненным тельцем.

В нескончаемом бреду снова возникла нечеловеческая песнь Шабаша, что

доносилась из беспредельной дали; где-то там, понял Джилмен, должен

находиться и сам Черный человек. Смутные воспоминания о прежних видениях

сливались в сознаний с обрывками математических формул; юноша был почему-то

уверен, что в дальних закоулках памяти должны сохраниться те самые фигуры и

углы, нужные ему теперь для того, чтобы переместиться обратно в нормальный

мир, в первый раз без посторонней помощи. Джилмен знал уже, что находится в

заколоченной когда-то части чердака над своей комнатой; но удастся ли

выбраться отсюда сквозь наклонный пол или через сужающееся пространство за

наклонной стеной? Кроме того, даже если это удастся, не переместится ли он

просто из одного сна в другой -- из привидевшейся в кошмаре комнатки над

наклонным потолком в ничуть не более реальный фантом старого дома, куда он

хочет вернуться? Джилмен был больше не в силах провести границу между сном и

действительностыю.

Невыносимо страшно погружаться в ревущую сумрачную пропасть, где бьется

жуткий пульс Вальпургиевой ночи: смертельный ужас охватил юношу при мысли,

что ему придется услышать собственными ушами первозданный ритм космоса,

таившийся до поры в неведомых глубинах. Даже сейчас он чувствовал чудовищную

низкую вибрацию -- слитком хорошо догадываясь, что за ней кроется. В ночь

Шабаша космический пульс достигает населенных миров, сзывая посвященных на

страшные обряды, назвать которые не дано смертному. Множество тайных гимнов

основано на подслушанных у вечности ритмах, но человеческое ухо не способно

вынести их во всей первозданной полноте. Джилмена страшило и другое: может

ли он, полагаясь на одну только хрупкую память, быть уверенным, что

перенесется именно туда, куда хочет? Не окажется ли он вдруг на склоне

каменистого холма, освещенного зеленым солнцем, или на мозаичной террасе над

городом чудовищ с маленькими щупальцами в какой-то иной галактике, или даже

в черной воронке последних пределов хаоса, где царит лишенный жалости

владыка демонов Азатот?

Джилмен решился, наконец, совершить этот ужасный прыжок в пространство

-- и тут вдруг исчезло фиолетовое свечение, и он очутился в полной темноте.

Эта ведьма -- старая Кеция -- Нахав -- она умерла. И тут к отдаленному гимну

Шабаша и визгу Бурого Дженкина в черном треугольном провале добавился новый

звук, еще более дикий: ужасный вой откуда-то снизу. Джо Мазуревич! Молитва

-- заклинание -- заговор от Хаоса Наступающего -- вот она обращается в

необъяснимо торжествующий визг -- насмешливая действительность слилась

наконец с лихорадочным сном! Йо! Шубб - Ниггурат! Всемогущий Козел с

легионом младых...

Джилмена нашли лежащим на полу его комнаты в мансарде, имевшей такую

странную форму, еще задолго до рассвета: нечеловеческий вопль поднял на ноги

Дерошера, Чонского, Домбровского и Мазуревича, тут же прибежавших наверх.

Крик разбудил даже крепко спавшего в своем кресле Илвуда. Джилмен был жив;

он лежал с широко открытыми остановившимися глазами, по-видимому, без

сознания. На горле у него были огромные синяки, а на левой лодыжке --

глубокая рана от укусов крысы. Одежда была в сильном беспорядке, крестик,

подаренный Джо Мазуревичем, исчез. Илвуд весь дрожал: он не смел и

предполагать, что могло случиться с его другом во сне на этот раз. Мазуревич

был явно не в себе, он объяснил свое состояние "знамением", которое получил

якобы в ответ на свои молитвы,и тут же, услышав за наклонной стеной

отчаянную крысиную возню и писк, неистово перекрестился.

Когда больного уложили на кушетку в комнате Илвуда, был вызван доктор

Мальковский, врач с хорошей репутацией, известный к тому же, как человек,

умеющий, когда это требовалось, хранить молчание. Он сделал Джилмену

несколько подкожных инъекций, приведших больного в расслабленное состояние,