Горбовский А.

Тайная власть и незримая сила

и верхи общества. Как всегда в такой ситуации, особую настороженность и подозрение вызы-

вало все незнакомое, чуждое. Олеарий* рассказывал об иностранце-цирюльнике, имевшем неосторожность при- вести с собой в Москву скелет. В глазах москвичей - бо- лее убедительным свидетельство его союза с темными силами не могло и быть. Костра цирюльнику избежать, правда, удалось, сожгли только скелет. Самому же ему пришлось спешно бежать из Москвы и вообще из Рос- сии. В другом случае во время пожара у немца-художни- ка увидели старый череп. Еще немного, пишет Олеарий, и самого художника бросили бы в огонь.

Вот почему, когда случалось, что заподозренный в колдовстве не попадал на костер и не оказывался на пла- хе, это можно было считать великим везением. Даже сча- стьем. Стоило Афанасию Наумову (Афоньке Наумёнку, как именовался он в сыскном деле) сболтнуть, что он-де умеет готовить колдовское зелье из лягушачьих костей, как на него тут же заведено было дело, и сам он оказался в застенке. Там, как легко было догадаться, он быстро со- знался не только в колдовстве и порче, но от боли и ужаса оговорил множество людей.

Дело тянулось более года, после чего бояре рассудили: чтобы другим неповадно было, надлежит отсечь ему, Афоньке, руку, а также ногу, после чего сжечь его. Приго- вор поступил государю, который проявил, однако, нео- жиданное и редкое в таких делах милосердие - вместо казни навечно сослать злодея в Сибирь. Но даже за ре- шеткой и в кандалах Афонька продолжал быть опасен.

Особая память за подписью думного дьяка предписы- вала его держати в тюрьме до государева указу с боль- шим же береженьем, чтоб он из тюрьмы не ушел, и к тюрьме, где он Афонька посажен будет, никаких людей припускати и говорити с ним ни о чем давати не велети, так же и в дороге, как его в Сибирь повезут, никаких лю- дей к нему припускати и говорити с ним никому ни о чем давати не велети ж.

Такими историями, часто с куда менее благополуч- ным исходом, полны папки архива сыскных дел и Тай- ной канцелярии. Попавшие по колдовскому делу шли в застенок, на плаху или костер, не вызывая ни малейшего сочувствия у современников. Столь велик и небезоснова- тельно, был страх перед творимым ими злом. С торжест-

вом и ужасом смотрели прохожие на злодея, которого на телеге везли на казнь, не отличая при том невинного от виноватого.

Одним из тех, кто и сам не без удовольствия, надо ду- мать, наблюдал такие сцены, был некий Федор Иванов Соколов, по должности подъячий Саранской воеводской канцелярии. История того, что произошло с ним, сохра- нилась и известна из тех же папок сыскных дел, которые упоминал я.

Года через три после женитьбы подъячий стал заме- чать со стороны жены некоторую холодность. Он попро- бовал было привязать жену подарками. В 1715 году, съездив по делам службы в Казань, он привез ей полу- шлафрок, объяриновый, померанцевый, кругом обложен сеткою серебряной, за баснословную цену - 60 рублей.

Подарок, очевидно, возымел эффект, но, как можно по- лагать, ненадолго.

Столь большие траты, которые позволял себе влюб- ленный подъячий, шли, как можно предположить, не из скудного его жалования. На мысль эту наводит тот факт, что не прошло и года, как претерпел он неприятность по службе и попал в тюрьму. Неприятность эта повлекла за собой другую, куда более серьезную. При обыске в платье его найдены были пять писем (записок), написанных его рукой: На море, на окиане, на острове на Буяне, и ту- та ходил и тута гулял...

Письма сочтены были воровскими, заговорными, еретическими. Допрошенный по новому делу подъячий показал: У меня с женою совета не было, что многим из- вестно. Письма я переписал своею рукой и по часу твер- дил, чтобы жить с женою в согласии. Правду ли говорил подследственный или была это хитрая колдовская улов- ка, местное начальство окончательно решить не могло, и подъячий, по важности дела, отправлен был в Петербург.

Там время от времени вызывали его в Синод, где снова и снова допрашивали о волшебных письмах, как значит- ся в его деле. Фемида не спешила. Шло время, месяцы складывались в годы. В 1724 году, как бы условно, он ос- вобожден был из-под караула и послан в адмиралтейство на работу. Снова шли годы. В 1727 году кабинет-секре- тарь доложил, наконец, о его деле государыне. Решение было продиктовано тотчас же и подписано ее рукой: По- неже он пытан безвинно, то и его безвинное терпение и долголетнее под арестом содержание и по силе милости- вых указов вину его отпустить, а что письма нашлись,