Платон

Парменид

или 'единое едино'. Теперь же мы исходим не из предположения

'единое едино', но из предположения 'единое существует'. Не правда ли?

Аристотель. Конечно.

Парменид. Тогда слово 'существует' будет означать нечто другое, чем 'единое'?

Аристотель. Непременно.

Парменид. Поэтому если кто скажет в итоге, что единое существует, то не будет ли это

означать, что единое причастно бытию?

Аристотель. Конечно, будет.

Парменид. Повторим еще вопрос: какие следствия проистекают из предположения: 'единое

существует'? Обрати внимание, не представляется ли необходимым, чтобы это предположение

обозначало единое, которое имеет части?

Аристотель. Как это?

Парменид. А вот как: если 'существует' говорится о существующем едином, а 'единое' - о

едином существующем, и если, с другой стороны, бытие и единое не тождественны, но лишь

относятся к одному и тому же существующему единому, которое мы допустили, то ведь

необходимо, чтобы само существующее единое было целым, а единое и бытие - его частями?

Аристотель. Необходимо.

Парменид. Далее, называть ли нам каждую из этих двух частей только частью, или же каждая

часть должна называться частью целого?

Аристотель. Частью целого.

Парменид. И следовательно, то, что едино, одновременно есть целое и имеет части?

Аристотель. Именно так.

Парменид. Что же далее? Каждая из этих двух частей существующего единого - именно единое

и бытие, может ли оставаться особняком: единое без бытия как своей части, и бытие без единого

как своей части?

Аристотель. Нет, не может.

Парменид. Следовательно, каждая из этих двух частей в свою очередь содержит и единое и

бытие, и любая часть опять-таки образуется по крайней мере из двух частей; и на том же

основании все, чему предстоит стать частью, всегда точно таким же образом будет иметь обе эти

части, ибо единое всегда содержит бытие, а бытие - единое, так что оно неизбежно никогда не

бывает единым, коль скоро оно всегда становится двумя.

Аристотель. Совершенно верно.

Парменид. Что ж, существующее единое не представляет ли собой, таким образом,

бесконечное множество?

Аристотель. Выходит, так.

Парменид. Подойди к вопросу еще и следующим образом.

Аристотель. Каким?

Парменид. Не утверждаем ли мы, что единое причастно бытию, благодаря чему и существует?

Аристотель. Да.

Парменид. И именно поэтому существующее единое оказалось многим.

Аристотель. Так.

Парменид. А что, если мы охватим разумом само единое, которое, как мы утверждаем,

причастно бытию, но возьмем его только само по себе, без того, чему, по нашему утверждению,

оно причастно, - окажется ли оно единым только или будет также многим?

Аристотель. Единым. По крайней мере, я так думаю.

Парменид. Посмотрим. Бытие не должно ли неизбежно быть отличным от него и оно само

отличным от бытия, коль скоро единое не есть бытие, но как единое ему причастно?

Аристотель. Должно.

Парменид. Итак, если бытие и единое различны, то единое отлично от бытия не потому, что

оно - единое, равно как и бытие есть что-то иное сравнительно с единым не потому, что оно -

бытие, но они различны между собою в силу иного и различного.

Аристотель. Совершенно верно.

Парменид. Поэтому иное не тождественно ни единому, ни бытию.

Аристотель. Как же иначе?

Парменид. И вот если мы выберем из них, хочешь - бытие и иное, хочешь - бытие и единое,

хочешь - единое и иное, то не будем ли мы брать при каждом выборе два таких [члена], которые

правильно называть 'оба'?

Аристотель. Как это?

Парменид. Вот как: можно ли сказать 'бытие'?

Аристотель. Можно.

Парменид. А можно ли сказать также 'единое'?

Аристотель. И это можно.

Парменид. Но не названо ли таким образом каждое из них?

Аристотель. Названо.

Парменид. А когда я скажу 'бытие и единое', разве я не назову оба?

Аристотель. Конечно, оба.

Парменид. Следовательно, если я говорю 'бытие и иное' или 'иное и единое', то я всегда

говорю о каждой [паре] 'оба'. Не правда ли?

Аристотель. Да.

Парменид. Но возможно ли, чтобы то, что правильно называется 'оба', было бы таковым, а

двумя нет?

Аристотель. Невозможно.

Парменид. А когда перед нами два, есть ли какая-либо возможность, чтобы каждое из них не

было одним?

Аристотель. Нет, никакой.

Парменид. Но каждая из взятых нами [пар] представляет собою сочетание двух [членов];

следовательно, каждый из них будет одним.

Аристотель. Очевидно.

Парменид. Если же каждый из них один, то при сложении какой угодно единицы с любым

парным сочетанием не становится ли все вместе тремя?

Аристотель. Да.