Архиепископ Иоанн

Христианство - дзен

Плевелы пропали, поле чисто. И сна как не бывало. Солнечная

радость на лицах сынов Царствия!

Если слово мое утешило тебя, цель достигнута, брат. Я бы хотел положить руку

тебе на сердце, заглянуть в глаза, и обнять, и поцеловать в лобик, и прижать, и

смахнуть слезу с твоих глаз, и сказать: “Не тревожься, пройдет. Это от лукавого

— не имеет никакой власти! Царица такая добрая и впереди столько радости!..

Пойдем на кухню, я напою тебя чаем”. Вот и повод помолиться Богородице — перед

трапезой — и облако наваждения рассеется. Опять мы вместе, и жизнь прекрасна, и

вера осиянна, и христианство совершенно, и Евангелие открыто, и ближних столько,

что объять нет никакой возможности. И впереди еще столько неизведанных троп, и

прекраснейших слов, и светлых братьев и сестер, которых небо пошлет тебе свыше,

как манну окормляющую за твои маленькие скорби, за слизкие твои провиденциальные

долги. За то, что дьявол тряс ковчег, и ты дрожал, но не открыл. И потерпел за

Господа немного...

Боже, сколько любви в сердцах!.. Сколько улыбок дарят окружающие! Твоя держава

уже совершается, и нужно быть слепым, чтобы ничего не видеть; заведомо

проклятым, чтобы черное называть белым и белое черным.

Ничего нового не предстоит в православии, но сокровищница, некогда закрытая

веельзевулом, воссияет дивными жемчужинами и откроется Христом, а пропасти

адские, с их котельными нравами, подземными канализационными водами, затворяются

навсегда.

Дождь с неба прекрасен, как прекрасен Омывающий благодатью.

Нужно трижды сойти с ума, чтобы объял ум Христов. О, надо трижды дать согласие

быть отлученным, чтобы прийти и сочетаться. Предстоит быть связанным, чтобы

обрести свободу, как сноп пшеницы, как раб, прикованный чугунною цепочкою к

двери или к руке господина, единственно свободен.

Барахла достаточно, логики тоже. Пойдите в преисподнюю с вашим шахматным

расчетом! Я плевать хотел на все предписанные ходы и заготовленные рамки.

Бросьте их в огонь и подотритесь вашими отписками! Я перемучился столько, что

счета мои сожжены и никто ничего не сможет предъявить. Я перестрадал за каждого

больного столько, что он мог бы трижды исцелиться. Исцелился — милость Божия.

Болеет — значит так ему лучше.

Из Оптиной пустыни в роддом, где делают аборты и рождаются дети из пробирки,

дорога лежит через грязную рощу с желтыми поганками и белой скомканной бумагой.

Но придут души готовые, свыше. Их ничему не надо будет учить: от рождения знают

Бога — то, над чем билось поколение отцов десятилетиями, им откроется в

мгновение ока. Сколько мотыльков с осыпающейся пыльцой, бьющихся вокруг сарайной

лампы. Сколько прекрасных светлых душ!

Что ты, брат, суешь мне в зубы кафизму — отнимется. Что ты тычешь благодатью,

она — облако: сегодня есть, а завтра нет... “Хотя бы что-то...” Но я не хочу

ничего более, чем ничто. Я хочу испытать ничто; если Господь назвал это

состояние нищетой духа, пусть оно меня обнимет — эта последняя отверстая нищета

с полупрогнившими лохмотьями, зияющими впадинами и торчащими сквозь них

какими-то конскими волосами. Идите впереди меня, и Бог откроется вам! Идите по

мне — я хочу стать вашим трамплином, мостиком, вашей радугой, вашим несгорающим

кустом, вашей скинией, вашим стулом, на который можно сесть и опереться. Вашим

столом, на котором можно вкушать трапезу с Мессией. Вашим бокалом, из которого

можно пить горячее вино Его любви, и вашим ненавязчивым другом: приду, когда

понадоблюсь.

Солома отсырела. Надо бы высушить ее на солнце и скормить животным... Дверь,

открытая на поле, поддерживается двухпудовой гирей и двумя снятыми плитками от

штанги. Мир притаился, и в воздухах трепетание, такое, как при схождении

Царицы... Я согласен принять еще, только бы тебе стало легче, брат. Пусть мне

эти смерчи и вихри, ветры, насквозь продувные, неотступные помыслы — чтобы

только тебе легче и в твоем сердце мир. Пусть у меня отнимется, а тебе

придастся. Возьми у меня последнее, позволь мне стать тобой и жить в тебе.

Боговидицу Марию Даниэль по пятницам духи приколачивают ко кресту. В 15.00 отец

Блей идет к ней с бенедиктианским распятием, и после пятиминутного чтения Отчей

молитвы касается ее чела крестным знамением. Даниэль приподнимается как

марионетка на нитках. Ее ведут. Руки, деревянно скованные, бессильно опадают и

блаженно раслабляются.

На одре духовных немощей страдает св.Екатерина — визионерка-стигматистка,