Говард Ф.Лавкрафт

Погребенный с фараонами

прочных, что ловкость любого заезжего хахви или фокусника

вызывает у них справедливую обиду и подвергается сомнению. Мне снова

бросилось в глаза разительное сходство моего проводника Абдула с

древнеегипетским жрецом, или фараоном, или даже улыбающимся Сфинксом, я

вновь услышал его глухой, утробный голос и содрогнулся.

Именно в этот момент, как бы в подтверждение моих мыслей, произошло то,

что заставило меня проклинать ту доверчивость, с которой я принимал события

последних часов за чистую монету, между тем как они представляли собой

чистой воды инсценировку, притом весьма грубую. Без предупреждения (и я

думаю, что по сигналу, незаметно поданному Абдулом), бедуины бросились на

меня всей толпой, и вскоре я был связан по рукам и ногам, да так крепко, как

меня не связывали ни разу в жизни ни на сцене, ни вне ее.

Я сопротивлялся, сколько мог, но очень скоро убедился, что в одиночку

мне не ускользнуть от двадцати с лишним дюжих дикарей. Мне связали руки за

спиной, согнули до предела ноги в коленях и намертво скрепили между собой

запястья и лодыжки. Удушающий кляп во рту и повязка на глазах дополнили

картину. После этого арабы взвалили меня к себе на плечи и стали спускаться

с пирамиды. Меня подбрасывало при каждом шаге, а предатель Абдул без устали

говорил мне колкости. Он издевался и глумился от души; он заверял меня своим

утробным голосом, что очень скоро мои магические силы будут подвергнуты

величайшему испытанию и оно живо собьет с меня спесь, которую я приобрел в

результате успешного прохождения через все испытания, предложенные мне в

Америке и Европе. Египет, напомнил он мне, стар, как мир, и таит в себе

множество загадочных первозданных сил, непостижимых для наших современных

знатоков, все ухищрения которых поймать меня в капкан столь дружно

провалились.

Как далеко и в каком направлении меня волокли, я не знаю положение мое

исключало всякую возможность точной оценки. Определенно могу сказать одно:

расстояние не могло быть значительным, поскольку те, кто нес меня, ни разу

не ускорили шага, и в то же время я находился в подвешенном состоянии на

удивление недолго. Вот именно эта ошеломляющая краткость пройденного пути и

заставляет меня вздрагивать всякий раз, как я подумаю о Гизе и его плато;

сама мысль о близости к каждодневным туристическим маршрутам того, что

существовало тогда и, должно быть, существует по сей день, повергает меня в

трепет.

Та чудовищная аномалия, о которой я веду речь, обнаружилась не сразу.

Опустив меня на песок, мошенники обвязали мне грудь веревкой, протащили меня

несколько футов и, остановившись возле ямы с обрывистыми краями, погрузили

меня в нее самым невежливым образом. Словно целую вечность, а то и не одну,

я падал, ударяясь о неровные стены узкого колодца, вырубленного в скале.

Поначалу я думал, что это одна из тех погребальных шахт, которыми изобилует

плато, но вскоре чудовищная, почти неправдоподобная глубина ее лишила меня

всех оснований для каких бы то ни было предположений.

С каждой секундой весь ужас переживаемого мною становился все острее.

Что за абсурд так бесконечно долго опускаться в дыру, проделанную в сплошной

вертикальной скале, и до сих пор не достигнуть центра земли! И разве могла

веревка, изготовленная человеческими руками, оказаться настолько длинной,

чтобы увлечь меня в эти адские бездонные глубины? Проще было предположить,

что возбужденные чувства вводят меня в заблуждение. Я и по сей день не

уверен в обратном, потому что знаю, сколь обманчивым становится чувство

времени, когда ты перемещаешься против своей воли, или когда твое тело

находится в искривленном положении. Вполне я уверен лишь в одном: что до

поры до времени я сохранял логическую связность мыслей и не усугублял и без

того ужасную в своей реальности картину продуктами собственного воображения.

Самое большее, что могло иметь место, это своего рода мозговая иллюзия, от

которой бесконечно далеко до настоящей галлюцинации.

Вышеописанное, однако, не имеет отношения к моему первому обмороку.

Суровость испытания шла по возрастающей, и первым звеном в цепи всех

последующих ужасов явилось весьма заметное прибавление в скорости моего

спуска. Те, кто стоял наверху и травил этот нескончаемо длинный трос,

похоже, удесятерили свои усилия, и теперь я стремительно мчался вниз,