Песах Амнуэль

Люди Кода

от голода! Все проще. Творец предлагает человеку нарушать принципы. Поводов всегда достаточно, и ты поддаешься.

— Тоже мне наказание, — сказал Муса.

— Но ведь именно это делаешь сейчас ты.

— Не понимаю, — сказал Муса, окончательно выбиваясь из сил.

Он наклонился вперед и упал в неглубокую яму, в могилу, которую рыл не себе, лежал на спине и смотрел прямо на солнце, и ждал, когда придет конец, а конец — Муса знал это — придет скоро, потому что желудок свело так, будто не ел всю жизнь. Слабость. Ноги уже не двигаются. Так бывает на тридцатые сутки голодовки, Габиб рассказывал, голодал он в «Абу Кабире», ничего не добился, а вышел год спустя по амнистии с больным желудком, вот и все дела.

Руки еще повиновались, и Муса набрал пригоршню песка, тонкой струкой высыпал себе в рот, закашлялся, песчинки попали в горло, и уж теперь то действительно пора было умирать.

Муса кашлял, натужно, с хрипами, а песок продолжал сыпаться на него, хотя уже не слушались и руки…

— Ну вот, — сказал Йосеф, — теперь мы на равных. Может, мы, наконец, поймем друг друга?

* * *

Людмила рассказывала о последнем дне Исхода, об исчезновении Мессии, всем было неуютно и страшно; почему то именно сейчас, во время сбивчивого и во многом противоречивого рассказа, стало очевидно, что земная жизнь кончилась.

На Дину Людмила старалась не смотреть, Дина и сама держалась поодаль, ей казалось, что она внимательно слушает, но на самом деле думала Дина об Илье, об их ночи, о том, что ее муж, Мессия, самозванец, вовсе не нужен ей, а сын Хаим тоже покинул Землю, и родители ее, и нужно их найти, потому что где им быть, если не на этой планете, и как жить потом, она не сможет оставить Илью, и этой женщине, Людмиле, отдать его она тоже не может…

— Это было ужасно? — спросил И.Д.К.

— Ужасно? — переспросила Людмила. — Почему ужасно? Это было… Господи, Илья, ты, как всегда, все переиначиваешь! Андрюша, ты можешь объяснить? Ты понимаешь своего отца лучше, чем я. Нет, помолчи, я сама. Когда я сидела у телевизора, а потом очутилась на каком то холме… Было чувство облегчения, будто кончились роды, а я и не знала, что это были именно роды. Когда тяжело, привыкаешь и не обращаешь внимания, а потом вдруг становится легко, как в полете, и тогда спрашиваешь себя — как же ты жила раньше, под этакой тяжестью?

— Два миллиарда человек, — сказал И.Д.К. — Два миллиарда. Когда я начинал… Я был уверен, что, если что и получится, то коснется только евреев. Да и то не всех, а только тех, чей генетический аппарат сохранил способность реагировать на Код. Я думал, что любая мутация или, скажем, сложение генетических программ при смешанных браках — все это лишает человека способности воспринимать Код. А оказалось…

— Природа умнее тебя, — насмешливо сказала Людмила, — и тебя это обижает.

— Ты все та же, Люда, — улыбнулся И.Д.К. — Тебе всегда нравилось меня уязвить. Помнишь, даже в первую брачную ночь…

Он осекся, скосил глаза на Дину, и Людмила поняла его смущение.

— Ой, да чего ты, — сказала она, — здесь все свои. Точнее — все твои. Твоя бывшая жена, твой сын, твоя новая любовь. И почему здесь никого больше нет? Мессии, например? Он ведь твое творение в гораздо большей степени, чем я или Андрюша.

— Наверное потому, — подала голос Дина, поняв вдруг, что Людмила не враг ей, и главное — что и она вовсе не желает зла этой женщине, полюбившией (бывает же такое!) Илью, который, по мнению Дины, мог вызвать у нормальной женщины интуитивное чувство жалости, но никак не любовного восторга, — наверное потому, что Мессия здесь лишний. Лишний как Моше рабейну в своей семье, если она у него была.

Людмила вспомнила свое ощущение в тот момент, когда поняла, что сейчас покинет планету под названием Земля. Ощущение мессианства. За мной

— народ. Наверное, то была мгновенная и исчезнувшая связь с Ильей Кремером, его мысль, воспринятая и непонятая. Что было еще? Может быть, нечто позволявшее определить, где находится Мессия? Нет, не вспоминается. Ничего не было.