Говард Лавкрафт

Тень над Иннсмаутом

делом. Примерно в середине июля -- то есть

спустя ровно год после моей поездки в Иннсмаут -- я провел неделю с семьей

моей матери в Кливленде, сверяя полученную мною генеалогическую информацию с

некоторыми фамильными вещами и оставшимися документами и записями, а также

размышляя над тем, какая же из всего этого получалась картина.

Нельзя сказать, чтобы я получал особое удовольствие от этой

деятельности, поскольку атмосфера, царившая в доме Вильямсонов, неизменно

угнетала меня. Был в ней какой-то смутный отпечаток некоей болезненности, да

и моя мать при жизни также не поощряла моих визитов в свою бывшую семью,

хотя сама неизменно приглашала отца, когда он приезжал в Толидо, погостить у

нас в доме. Моя родившаяся в Эркхаме бабка неизменно производила на меня

странное, поистине устрашающее впечатление, а потому я отнюдь не горевал,

когда она неожиданно исчезла. Мне тогда было восемь лет, и люди

поговаривали, что она ушла из дома, не вынеся горя после самоубийства ее

старшего сына Дугласа -- моего дяди. Он застрелился вскоре после поездки в

Новую Англию -- несомненно, той самой поездки, благодаря которой его и

запомнили в кругах Эркхамского Исторического общества.

Дядя был очень похож на нее, а потому тоже не очень-то мне нравился.

Мне всегда было немного не по себе, а то и просто страшновато от их

пристальных, немигающих взглядов. Моя собственная мать и дядя Уолтер никогда

на меня так не смотрели. Они вообще были очень похожи на своего отца, хотя

мой маленький бедный кузен Лоуренс -- сын Уолтера -- был почти точной копией

своей бабки вплоть до тех пор, пока какой-то серьезный недуг не вынудил его

навсегда уединиться в лечебнице в Кэнтоне. Я не видел его четыре года, но

мой дядя, регулярно навещавший его, как-то намекнул, что состояние его

здоровья -- как умственного, так и физического -- крайне тяжелое. Видимо,

именно это обстоятельство явилось главной причиной безвременной кончины его

матери два года назад.

Таким образом, мой дед и его овдовевший сын Уолтер теперь составляли

кливлендскую ветвь нашей семьи, над которой по-прежнему продолжала зависеть

тень былых воспоминаний. Мне все так же не нравилось это место, а потому я

старался как можно скорее завершить свои исследования. Дед в изобилии

снабдил меня всевозможной информацией и документами относительно истории и

традиций нашего рода, хотя по части прошлого ветви Орне мне пришлось

опираться исключительно на помощь дяди Уолтера, который предоставил в мое

распоряжение содержимое всех своих досье, включая записи, письма, вырезки,

личные вещи, фотографии и миниатюры.

Именно изучая письма и картины, имевшие отношение к семейству Орне, я

стал постепенно испытывать ужас в отношении своей собственной родословной.

Как я уже сказал, общение с моей бабкой и дядей Дугласом всегда доставляло

мне массу неприятных минут. Сейчас же, спустя много лет после их кончины, я

взирал на их запечатленные на картинах лица со все возрастающим чувством

гадливости и отчужденности. Суть перемены поначалу ускользала от меня,

однако постепенно в моем подсознании начало вырисовываться нечто вроде

ужасающею сравнения, причем даже несмотря на неизменные отказы рациональной

части моего разума хотя бы заподозрить что-то подобное. Было совершенно

очевидно, что характерные черты их лиц начали наводить меня на некоторые

мысли, которых раньше не было и в помине -- на мысли о чем-то таком, что,

предстань оно передо мной со всей своей резкой и явной очевидностью, могло

бы попросту повергнуть меня в состояние безумной паники.

Но самое ужасное потрясение ожидало меня тогда, когда дядя показал мне

образцы ювелирных украшений семьи Орне, хранившихся в одной из ячеек

банковского сейфа. Некоторые из них представляли собой весьма тонкие и

изящные изделия, но была там среди прочего и коробка с довольно странными

старыми вещами, которые достались им от моей таинственной прабабки, причем

дядя с явным нежеланием и даже отвращением продемонстрировал их мне. По его

словам, это были явно гротескные и даже отталкивающие изделия, которые,

насколько ему было известно, никто никогда не носил на людях, хотя моей

бабке очень нравилось порой любоваться ими. С ними были связаны какие-то

малопонятные приметы типа дурного глаза или неведомой порчи, а