Пауло Коэльо

На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала

поискам мира, где ничего подобного не происходит.

Я видела в его глазах, что тысячи раз он представлял себе, как это будет, воображая себе всё, что будет окружать нас, всё, вплоть до моей прически, до цвета моей одежды. Я хотела сказать ему «да», сказать «добро пожаловать», сказать, что сердце моё победило в этом сражении.

Я хотела сказать, как я люблю его, как желаю его в эту минуту. Однако, продолжала молчать. Молчать и словно со стороны, как бывает во сне, наблюдать за его внутренней борьбой.

Я видела, что перед ним стоит моё «нет», что его тяготит страх потерять меня, память о резких словах, звучавших в подобные моменты, — ибо все мы проходим через это, и никто не сумел доселе обойтись без рубцов и шрамов.

Но вот глаза его заискрились. Я поняла, что он сумел одолеть все эти препоны. Тогда, высвободив руку, я взяла стакан и поставила его на самый край стола.

— Упадёт, — предупредил он.

— Наверняка. Я хочу, чтобы ты его сбросил.

— Разбить стакан?

Да, разбить стакан. Такое простое на первый взгляд движение — но оно таит в себе столько страхов, и нам никогда не осознать их до конца. Что ж такого в том, чтобы хлопнуть об пол дешёвый стакан, — ведь каждый из нас столько раз делал это случайно и нечаянно?

— Разбить стакан? — повторил он. — Но зачем?

— Я могла бы пуститься в объяснения, — ответила я. — Но скажу лишь — для того, чтобы он разбился.

— Это нужно тебе?

— Разумеется, не мне.

Он глядел на стакан, стоявший на самом краю стола, и явно опасался, что сейчас стакан свалится.

«Это — ритуал, — хотелось мне сказать. — Это — под запретом. Стаканы нельзя бить с умыслом. Когда мы сидим в ресторане или у себя дома, мы стараемся не ставить стаканы на край стола. Наша Вселенная требует, чтобы мы были осторожны, чтобы стаканы на пол не падали».

А разобьём по неловкости и нечаянности — увидим: ничего особенного не произошло. «Не беспокойтесь», — скажет официант, а я ни разу в жизни не видела, чтобы разбитый стакан ставили в счёт. Бить стаканы — обычное дело, дело житейское, и никому не причиняет вреда — ни нам, ни ресторану, ни ближнему.

Я толкнула стол. Стакан зашатался, но не упал.

— Осторожно! — воскликнул он.

— Разбей его, — настойчиво повторила я, а про себя подумала: «Разбей его, соверши этот символический жест. Постарайся понять, что я разбила в себе кое-что гораздо более важное и ценное, чем стакан, — и счастлива. Всмотрись в свою душу, где идёт борьба, — и разбей его».

Ибо, наши родители научили нас бережно относиться к стаканам и к плоти. Внушили нам, что детские страсти — невозможны, что мы не должны совлекать с избранной стези человека, решившего стать духовным лицом, что людям не дано творить чудеса, и что не следует пускаться в путь, если не знаешь, куда приведёт он.

Пожалуйста, разбей стакан — и ты снимешь с нас обоих это заклятие, освободишь от настырного стремления всё объяснить, от мании делать лишь то, что будет одобрено другими.

— Разбей стакан, — снова произнесла я.

Он пристально взглянул мне в глаза. Потом медленно рука его скользнула по столешнице, дотронулась до стакана — и резко смахнула его на пол.

Звон стекла привлёк всеобщее внимание. Вместо того чтобы вскрикнуть, выбранить себя за неловкость или сделать что-нибудь в том же роде, он молча, с улыбкой смотрел на меня — и я улыбнулась в ответ.

— Ничего страшного! — крикнул нам юный гарсон.

Но он не слышал его. Приподнялся, за волосы притянул к себе мою голову и прильнул губами к губам. И я запустила пальцы ему в волосы, обхватила затылок, впилась губами в его губы, ощущая, как движется у меня во рту его язык.

Долго я ждала этого поцелуя, родившегося возле рек нашего детства, когда мы ещё не сознавали смысла любви. Поцелуя, будто висевшего в воздухе в пору нашего взросления, странствовавшего по свету вслед за воспоминанием о ладанке, прятавшегося за стопками книг, которые имели благую цель подготовить меня к конкурсу.

Столько раз исчезал он, этот поцелуй, столько раз пропадал — и вот, наконец, мы обрели его. В нём — хоть и длился он минуту — таились долгие годы исканий, разочарований, несбыточных мечтаний.