Пауло Коэльо

На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала

о таких важных предметах, а того мальчика, который когда-то, спрятавшись со мною вместе в часовне Святого Сатурия, рассказывал о мечте обойти весь свет — а наши родители, меж тем, звонили в полицию, боясь, что мы утонули во время купания.

— Здравствуй, Пилар, — сказал он.

Я поцеловала его. Я могла бы сказать что-нибудь лестное о его выступлении и о том, что мне как-то не по себе среди такого множества людей.

Я могла бы вспомнить какой-нибудь забавный случай из времён нашего детства и признаться, что горжусь, видя, какое восхищение вызывает он у других, у посторонних.

Я могла бы объяснить, что должна бежать со всех ног — иначе пропущу последний ночной автобус на Сарагосу.

Могла бы. Никогда не сумеем мы понять значение этих слов. Ибо, в каждое из мгновений нашей жизни может произойти нечто — может произойти, но не происходит. Существуют волшебные мгновения, но они остаются и проходят неузнанными, и тут внезапно рука судьбы меняет наш мир.

Именно так и случилось тогда. Вместо всего того, что я могла бы сказать, я произнесла лишь два слова, которые — неделю спустя — привели меня на берег этой реки, заставили написать эти строки.

— Выпьем кофе? — вот что я тогда сказала.

И, обернувшись ко мне, он не оттолкнул протянутую ему руку судьбы.

— Мне так нужно поговорить с тобой. Завтра у Меня лекция в Бильбао. Я на машине. Едем?

— Я должна вернуться в Сарагосу, — ответила я, не зная, что это был единственный выход.

Но в следующую долю секунды, оттого ли, что вновь вернулась в детство, или оттого, что не мы пишем лучшие мгновения нашей жизни, я сказала:

— Но, впрочем, будут выходные по случаю праздника Непорочного Зачатия. Я могу поехать с тобой в Бильбао и вернуться в Сарагосу оттуда.

Реплика моей соседки по поводу «семинариста» не давала мне покоя, и он, как видно, заметил это.

— Ты о чем-то хочешь меня спросить?

— Хочу, — ответила я, попытавшись слукавить. — Перед лекцией какая-то женщина в зале сказала, что ты возвращаешь принадлежащее ей.

— Это неважно.

— Для меня важно, — возразила я. — Я ведь ничего не знаю о тебе, о твоей жизни, я была поражена, увидев, сколько народу явилось послушать тебя.

Засмеявшись, он обернулся к другим и уже готов был вступить с ними в беседу.

— Погоди, — сказала я, удерживая его за руку. — Ты не ответил мне.

— Поверь, Пилар, тебе это будет не слишком интересно.

— Так или иначе, я хочу знать.

Он глубоко вздохнул и отвёл меня в угол зала.

— Все три великие религии, в основе которых лежит единобожие, — иудаизм, христианство, ислам — это мужские религии. Священнослужители — мужчины. Мужчины устанавливают законы, мужчины исполняют обряды.

— Но что же имела в виду та дама в зале?

Он замялся, помедлил, но всё же, ответил: — Что я вижу порядок вещей по-другому. Что верю в женский лик Господа.

Я вздохнула с облегчением — моя соседка ошибалась. Он не мог быть семинаристом, ибо семинаристам не дано видеть порядок вещей по-другому.

— Исчерпывающее объяснение, — ответила я.

У дверей меня поджидала та самая девушка, что подмигнула мне в зале.

— Я знаю, что мы с тобой исповедуем одну и ту же веру, — сказала она. — Меня зовут Брида.

— О чём ты? Не понимаю.

— Прекрасно понимаешь, — рассмеялась она.

И, прежде чем я успела что-нибудь объяснить, схватила меня за руку и вытащила наружу. Вечер был довольно тёплым, но не на улице же мне оставаться до утра, а где переночевать, я не знала.

— Куда мы? — спросила я.

— К изваянию Богини, — прозвучало в ответ.

— Мне бы найти какой-нибудь недорогой отель.

— Я всё тебе потом объясню.

— Я бы предпочла зайти в кафе, поговорить, разузнать о нём как можно больше. Но спорить не стала и, когда она повела меня по Пасео-де-Кастельяна, послушно шла рядом и только вертела головой, рассматривая Мадрид, где никогда до этого не бывала.

Посреди проспекта она остановилась и показала на небо.

— Вот она!

Меж голых ветвей сияла полная луна.

— Красиво, — заметила я.

Но девушка, не слушая меня, раскинула руки крестом, повернула ладони вверх, закинула голову к небу и замерла.