Пауло Коэльо

На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала

знать о себе, то показывает лишь свой свет, а порождаемые им тени — скрывает и прячет.

— Погляди вокруг, — сказал он. — Давай припадём к земле, послушаем, как бьётся её сердце.

— Не сейчас, — отвечала я. — Я не могу пачкать свой жакет: он у меня один.

Мы ехали по холмам, поросшим оливами. После вчерашнего дождя в Бильбао, солнечное утро казалось сном. У меня не было тёмных очков — я вообще ничего с собой не захватила, потому что собиралась в тот же день вернуться в Сарагосу.

Спать мне пришлось в одолженной у него рубашке, а в угловом магазинчике, рядом с нашим отелем, я купила себе майку, чтобы было во что переодеться, покуда сохла постиранная — та, в которой я ходила накануне.

— Тебе, наверно, надоело видеть меня в одном и том же, — шутя сказала я, желая, чтобы этот обыденный разговор вернул меня к действительности.

— Я счастлив тем, что ты — здесь.

С той самой минуты, как он вернул мне ладанку, он больше не говорит мне о любви, но радостен, весел и ведёт себя, как восемнадцатилетний юнец. И сейчас он, погружённый в сияние погожего утра, идёт рядом со мной.

— Какие у тебя там дела? — спросила я, показывая на закрывавшие горизонт отроги Пиренеев.

— По ту сторону гор — Франция, — с улыбкой отвечал он.

— Я учила географию в школе. Я хочу знать, зачем нам туда и что мы там будем делать.

Некоторое время он не произносил ни слова и продолжал улыбаться.

— Зачем? Затем, что я хочу показать тебе один дом. Быть может, он тебя заинтересует.

— Если ты решил податься в агенты по продаже недвижимости, то обо мне забудь. У меня нет денег.

Мне-то было всё равно — ехать ли в Наварру или во Францию, лишь бы не возвращаться на праздники в Сарагосу.

«Ну, что? — осведомился мой рассудок у сердца. — Ты довольна тем, что приняла его приглашение. Ты изменилась и сама того не замечаешь».

Нет, нисколько я не изменилась. Просто отдохнула немного.

— Погляди, какие камни.

И в самом деле — гладкие, обкатанные, словно прибрежная галька, а ведь здесь, на равнинах Наварры никогда не было моря.

— Их отшлифовали ступни крестьян, ступни богомольцев, ступни искателей приключений, — сказал он. — Камни изменились, но и путники не остались прежними.

— Это странствия научили тебя всему, что ты знаешь?

— Нет. Чудеса Откровения.

Я не поняла, о чём он, и предпочла не углубляться. Я чувствовала, как растворяюсь в солнце, в долине, в горной гряде на горизонте.

— Куда мы идём? — спросила я.

— Пока никуда. Мы просто наслаждаемся утром, солнцем, прекрасным пейзажем. Впереди у нас ещё долгий путь на машине, — говорит он и после краткого колебания добавляет: — Ты спрятала ладанку?

— Спрятала, — отвечаю я и прибавляю шагу. Мне не хочется говорить об этом, чтобы не испортить радость и свободу утра.

Впереди появляется городок. Как принято было в Средние века, он стоит на вершине холма, и в отдалении я вижу колокольню его собора и развалины замка.

— Пойдём туда, — прошу я.

Он пребывает в нерешительности, но потом соглашается. По дороге встречается нам часовня, и мне хочется зайти туда. Я не знаю молитв, но церковная тишина всегда действует на меня умиротворяюще.

«Не вини себя, ты ни в чём не виновата, — говорю я себе. — Если он влюблён, то это его дело».

Он осведомился насчет ладанки. Я знаю — он ждал, что мы возобновим давешний разговор в кафе. Ждал — и одновременно боялся, что не услышит того, что хочет, вот потому-то он и не торопит ход событий, не затрагивает эту тему.

Может быть, он и вправду любит меня. Однако мы должны превратить эту любовь во что-то иное, более глубокое.

«Что за вздор, — говорю я себе. — Ничего на свете нет глубже любви. Только в сказках принцесса целует жабу, и та превращается в прекрасного принца. В жизни всё наоборот: принцесса целует принца, и он становится омерзительной жабой».

Через полчаса мы подходим к часовне. На ступенях сидит старик. С той минуты, как мы пустились в путь, это первый человек, повстречавшийся нам, — ибо на дворе осень, и поля снова вверяют себя Господу в надежде, что он дарует им плодородие и что позволит человеку в поте лица своего снискать хлеб свой насущный.

— Здравствуйте, — говорит он старику.