Пауло Коэльо

Вероника решает умереть

оригинальным: на самом деле, в то время, были и такие часы, и часы, в которых стрелки двигались в привычном для нас направлении.

По какой-то неизвестной причине — вероятно, потому, что у герцога были часы со стрелками, движущимися в направлении, которое сегодня нам известно, как правильное — оно, в конечном счёте, и стало единственным общепринятым, а часы Уччелло стали казаться чем-то умопомрачительным, безумным.

Он выдержал паузу, в уверенности, что Мари неотрывно следит за ходом его рассуждении.

— Итак, перейдем к вашей болезни: каждое человеческое существо уникально в своих качествах, инстинктах, способах получать удовольствие, стремлении к приключениям.

Но общество, всё-таки, навязывает коллективный образ действий, и людям даже не приходит в голову задаться вопросом, почему они должны поступать так, а не иначе.

Они соглашаются с этим точно так же, как машинистки согласились с тем, что QWERTY — лучшая из возможных клавиатур. Вы помните, чтобы кто-нибудь хоть раз за всю вашу жизнь спросил вас, почему стрелки часов движутся в этом, а не в обратном направлении?

— Нет.

— Если бы кто-нибудь такое спросил, вероятно, он бы услышал в ответ: вы с ума сошли! Если бы он повторил вопрос, люди попытались бы найти причину, но затем — сменили бы тему разговора — ведь нет никакой причины, кроме той, о которой я рассказал. Итак, я возвращаюсь к вашему вопросу. Повторите его.

— Я вылечилась?

— Нет. Вы другой человек, которому хочется быть таким же, как все. А это, с моей точки зрения, является опасной болезнью.

— Опасно быть другой?

— Нет. Опасно — пытаться быть такой же, как все: это вызывает неврозы, психозы, паранойю. Опасно хотеть быть как все, потому что это означает насиловать природу, идти против законов Бога, который во всех лесах и рощах мира не создал даже двух одинаковых листочков.

Но вы считаете безумием быть другой, и поэтому выбрали жить в Виллете. Потому что, поскольку здесь все отличаются от других, вы становитесь такой же, как все. Понимаете?

Мари кивнула головой.

— Не имея смелости быть другими, люди идут против природы, и организм начинает вырабатывать Купорос, или Горечь, как называют в народе этот яд.

— Что такое Купорос?

Доктор Игорь понял, что слишком увлёкся, и решил сменить тему.

— Не имеет значения, что такое Купорос. А сказать я хочу следующее: всё свидетельствует о том, что вы не вылечились.

У Мари был многолетний опыт работы в судах, и она решила тут же применить его на практике. Первым тактическим приемом было притвориться, что она согласна с оппонентом, чтобы сразу же после этого увлечь его в сети другого способа рассуждении.

— Я согласна. Здесь я оказалась по вполне конкретной причине — из-за панического синдрома, но осталась по причине весьма абстрактной: из-за неспособности принять другой образ жизни — без привычной работы, без мужа.

Я с вами согласна. Мне не хватило воли начать новую жизнь, к которой пришлось бы снова привыкать.

Скажу больше: я согласна, что в приюте для умалишенных, даже со всеми его электрошоками — простите, ЭКТ, как вы предпочитаете выражаться, — распорядком дня, приступами истерии у некоторых пациентов, правила соблюдать легче, чем законы мира, который, как вы говорите, «делает всё, чтобы все подчинялись его правилам».

Так случилось, что прошлой ночью я услышала, как одна женщина играет на пианино. Играла она мастерски, такое редко приходится слышать.

Слушая музыку, я думала обо всех, кто страдал ради создания этих сонат, прелюдий, адажио: о насмешках, которые им пришлось вынести, представляя эти произведения — другие — тем, кто правил миром музыки.

О тяготах и унижениях, через которые пришлось пройти в поисках того, кто согласился бы финансировать оркестр. О насмешках публики, которая ещё не привыкла к подобным гармониям.

Но самое худшее, думала я, это не страдания композиторов, но то, что девушка играет их от всей души потому, что знает о своей скорой смерти. А разве я сама не умру? Где я оставила свою душу, чтобы иметь силы играть музыку моей жизни с таким же воодушевлением?

Доктор Игорь слушал молча. Похоже, всё, что он задумал, приносило свои плоды, но было ещё рано утверждать это наверняка.

— Где я оставила свою душу? — снова спросила Мари.