Пауло Коэльо

Вероника решает умереть

пониманию. Ведь, разве не Он создал этот мир со всей его безнадёжной неразберихой, с его ложью, наживой, нищетой, отчужденностью, несправедливостью, одиночеством.

Несомненно, он действовал из лучших побуждений, но результаты оказались довольно-таки плачевными. Итак, если Бог есть, Он должен быть снисходителен к тем своим творениям, которые хотят пораньше покинуть эту Землю, а может быть, даже попросить у них прощения за то, что заставил ходить по ней.

К чёрту все табу и суеверия! Её набожная мать говорила: Бог знает прошлое, настоящее и будущее. В таком случае, Он, посылая её в этот мир, заранее знал, что она закончит жизнь самоубийством, и Его не должен шокировать такой поступок.

Вероника почувствовала приближение дурноты, которая затем начала быстро усиливаться. Спустя несколько минут, она уже с трудом различала площадь за окном.

Она знала, что была зима, около четырех часов дня, и что солнце скоро сядет. Она знала, что другие люди будут продолжать жить. В этот момент мимо окна прошёл молодой человек и взглянул на неё, совершенно не осознавая, что она умирает.

Группа боливийских музыкантов (а где Боливия? Почему в журнальных статьях не спрашивается об этом?) играла у памятника Франце Прешерну, великому словенскому поэту, который оставил глубокий след в душе своего народа.

Доживёт ли она до конца этой музыки, доносившейся с площади?

Это было бы прекрасной памятью об этой жизни: наступающий вечер, мелодия, навевающая мечты о другой части света, тёплая, уютная комната, красивый полный жизни юноша, который, проходя мимо, решил остановиться и теперь смотрел на неё.

Она поняла, что таблетки уже начали действовать и что он — последний человек, которого она видит в жизни.

Он улыбнулся. Вероника улыбнулась в ответ — теперь это не имеет значения. Тогда парень помахал рукой, но Вероника отвела взгляд, сделав вид, что смотрит, на самом деле, не на него, — молодой человек и так уже слишком много себе позволил.

Помедлив, он, в явном смущении, зашагал дальше, чтобы вскоре навсегда забыть увиденное в окне лицо.

Веронике было приятно в последний раз почувствовать себя желанной. Она убивала себя не из-за отсутствия любви. Она умирала не потому, что была нелюбимым ребенком в семье, не из-за финансовых трудностей или неизлечимой болезни.

Как хорошо, что она решила умереть в этот чудесный люблянский вечер, когда на площади играли боливийские музыканты, когда мимо её окна проходил незнакомый парень, и она была довольна тем, что видели напоследок её глаза и слышали её уши, а ещё больше — тем, что в последующие тридцать, сорок, пятьдесят лет ничего этого не увидит и не услышит.

Ведь, даже самые прекрасные воспоминания, рано или поздно, оборачиваются всё тем же унылым и нескончаемым трагическим фарсом, который называют жизнью, где без конца повторяется всё то же и каждый день похож на вчерашний.

В желудке забурлило, и теперь её самочувствие стремительно ухудшалось. Ну надо же, — подумала она — а я-то рассчитывала, что сверхдоза снотворного моментально погрузит в беспамятство.

В ушах возник странный шум, голова закружилась, потянуло на рвоту. Если меня стошнит, умереть не получится.

Чтобы не думать о спазмах в желудке, она пыталась сосредоточиться на мыслях о быстро наступающей ночи, о боливийцах, о закрывающих лавки и спешащих домой торговцах.

Но шум в ушах всё усиливался, и впервые после того, как она приняла таблетки, Вероника испытала страх, жуткий страх перед неизвестностью. Но это длилось недолго. Она потеряла сознание.

Когда Вероника открыла глаза, первой мыслью было: «Что-то на небеса не похоже». На небесах, в раю, вряд ли пользуются лампами дневного света, а уж боль, возникшая мгновением позже, была совершенно земной. Ах, эта земная боль, она — неповторима — её ни с чем не спутаешь.

О

на пошевелилась, и боль стала сильнее. Появился ряд светящихся точек, но теперь Вероника уже знала, что эти точки — не звёзды рая, а следствие обрушившейся на неё боли.

— Очнулась, наконец, — сказал чей-то женский голос. — Радуйся, милочка, вот ты и в аду, так что лежи и не дёргайся.