Пауло Коэльо

Вероника решает умереть

её пугали мертвецы с открытыми глазами. Однако, сердечный приступ оказался вовсе не тем, чего она ожидала.

Ей стало трудно дышать, и в ужасе Вероника поняла, что вот-вот ей предстоит пережить то, чего она больше всего боялась: удушье. Она умрёт так, будто её хоронят заживо или внезапно затаскивают на дно морское.

Она пошатнулась, упала, почувствовала сильный удар в лицо, продолжала предпринимать гигантские усилия, чтобы дышать, но воздух не входил. Хуже того — смерть не приходила; Вероника полностью осознавала происходящее вокруг, видела всё те же цвета и формы.

Ей было трудно только слышать окружающих: крики и восклицания раздавались где-то вдалеке, как бы, доносясь из другого мира. Всё же остальное было реально — воздух не вдыхался, он попросту не слушал команд её лёгких и мышц, и сознание её не покидало.

Она почувствовала, что кто-то приподнял её и положил на спину, но теперь не было контроля над движениями глаз, они вращались, посылая в мозг сотни разных образов, и к ощущению удушья примешивалось полное расстройство зрения.

Вскоре сами образы тоже отдалились, и, когда агония достигла своей высшей точки, наконец, вошёл воздух, причем с таким ужасным шумом, что все в холле застыли от страха.

У Вероники началась непроизвольная рвота. Когда худшее осталось позади, некоторые сумасшедшие стали смеяться над происходящим, и она почувствовала себя униженной, растерянной, беспомощной.

Вбежала медсестра и сделала ей укол в руку.

— Успокойтесь. Всё уже прошло.

— Я не умерла! — закричала она, обернувшись к пациентам. — Я всё ещё вынуждена торчать в этой паршивой богадельне вместе с вами! Проходить сквозь тысячу смертей каждый день, каждую ночь, и никто меня не пожалеет!

Она повернулась к медсестре, выхватила у нее шприц и швырнула в окно.

— Что вам от меня нужно? Почему вы не дадите мне яд, зная, что я и так обречена? Где ваше сострадание?

Совершенно не владея собой, она снова села на пол и расплакалась навзрыд; она кричала, громко всхлипывала, а некоторые из пациентов смеялись, потешаясь над её заблеванной одеждой.

— Дайте ей успокоительное! — сказала вбежавшая женщина-врач. — Держите ситуацию под контролем!

Между тем, медсестра стояла как вкопанная. Женщина-врач снова вышла, вернулась с двумя санитарами-мужчинами и с новым шприцем. Мужчины схватили бьющуюся в истерике посреди холла бедняжку, а женщина ввела до последней капли в вену испачканной руки успокоительное.


Она лежала в кабинете доктора Игоря на белоснежной кушетке, укрытая чистой простыней.

Д

октор прослушивал её сердце. Она притворилась, что ещё спит, но что-то у неё в груди изменилось, и врач бормотал с уверенностью, что его слышат.

— Успокойтесь. С таким, как у вас, здоровьем вы проживёте сто лет.

Вероника открыла глаза. Её кто-то переодел. Неужели это был доктор Игорь? Он видел её голую? С её головой что-то было не в порядке.

— Что вы сказали?

— Я сказал, чтобы вы успокоились.

— Нет. Вы сказали, что я проживу сто лет. Врач отошёл к столу.

— Вы сказали, что я проживу сто лет, — повторила Вероника.

— В медицине не бывает ничего определённого, — уклонился он от ответа. — Всё может быть.

— А как моё сердце?

— Всё так же.

Больше ей не нужно было ничего. При тяжёлом состоянии больного врачи говорят: «Вы проживёте сто лет», или «ничего серьёзного», или «у вас сердце и давление, как у ребенка», или ещё «вас нужно снова обследовать». Похоже, они боятся, что пациент разнесёт вдребезги кабинет.

Она попыталась подняться, но не смогла: вся комната закружилась у неё перед глазами.

— Полежите ещё немного, пока не почувствуете себя лучше. Вы мне не мешаете.

Какой добрый, — подумала Вероника. — А если бы мешала?

Как и подобает опытному врачу, доктор Игорь выдержал паузу, притворившись, будто занимается разложенными на столе бумагами. Когда перед нами другой человек молчит, это нас раздражает, создает напряженность, становится невыносимым.

Доктор Игорь надеялся, что девушка первой нарушит молчание и, тем самым, предоставит ему новые данные для его диссертации о сумасшествии и методе лечения, над которым он работал.

Но Вероника не проронила ни слова. Наверное, сейчас у неё