Ричард Бах

Бегство от безопасности

У нас нет прав, пока мы их не потребуем.

Мы должны уважать наших драконов и поощрять их разрушительные стремления и желание нас уничтожить. Высмеивать нас — их долг, унижать нас и следить, чтобы мы оставались «как все», — их работа. А когда мы упорно идем своим путем, невзирая на их пламя и ярость, они лишь пожимают плечами, когда мы скрываемся из виду, и возвращаются к своей игре в карты с философским «Что ж, всех не поджаришь...»

Когда мы миримся с ситуацией, с которой не должны были бы мириться, это происходит не потому, что нам не хватает ума. Мы миримся потому, что нам необходим урок, который может дать только эта ситуация, и этот урок для нас — дороже свободы.

Счастье — это награда, которую мы получаем, живя в соответствии с наивысшим известным нам порядком.

— Довольно! Их слишком много, ричард! Хватит правил! Если ты произнесёшь ещё хоть одно правило, я закричу!

— О'кей, — сказал я. — Но всё же, будь осторожен в своих молитвах, Дикки, пото...

— Аааааааааааааааааааааййййййййииииииииии ииииииии!!!!!!!!!

Тридцать три

Пока я мужественно готовил ужин, Лесли сидела у стойки на высоком табурете, зачарованно внимая моёму рассказу о Дикки.

— С этого момента он просто мой маленький воображаемый приятель, — сказал я,— и я делюсь с ним всем, что знаю, просто ради удовольствия самому это вспоминать.

Я высыпал на нашу большую сковородку мелко нарезанные овощи.

— Ты что, прячешься за словом «воображаемый»? — спросила Лесли. — Тебе нужна безопасная дистанция? Ты его боишься?

Перед этим она зашла в дом, собираясь переодеть свой садовый наряд: белые шорты, футболка и широкополая шляпа. Она успела снять шляпу, но сейчас была настолько охвачена любопытством, углубляясь в наши с Дикки отношения, что переодевание, по-видимому, было отложено на неопределённый срок.

— Боюсь? — переспросил я. — Может быть, и так.

Я сомневался в этом, но, время от времени, забавно подвергать сомнению нашу уверенность в чём-либо.

— А что он такого может сделать опасного?

Я добавил в смесь на сковороде ананас, проросшую пшеницу, и пять-шесть раз быстро помешал.

— Он мог бы заявить, что выдумал тебя, что ты — его воображаемое будущее, потом уйти и оставить тебя наедине со всем тем, что ты не успел ему сказать.

Я поднял голову и взглянул на неё без улыбки, даже забыв потрясти бутылку с соевым соусом, так что, естественно, он и не подумал выливаться.

— Он так не поступит. Не сейчас, во всяком случае.

Когда-то его уход ничего бы для меня не значил. Но только не сейчас.

Она оставила этот вопрос и перешла к другому.

— Заметил ли он, что готовишь ты, а не я? — спросила она. — Как он к этому относится?

— Я готовлю для своей жены, говорю я ему, но вообще я очень мужественный... даже мои пироги такие крепкие!

Это, конечно, было неправдой. До того, как отказаться от сахара, я любил печь пироги. Их румяные корочки были нежны, как запечёное облако, но я скромнее самого Господа Бога. Моё благороднейшее качество, предмет моей величайшей гордости — полное отсутствие эго.

Говорят, что очень важно сильно нагреть пшеницу, потому что тогда она приобретает очень приятный ореховый вкус. В этот раз я нашел ещё и полпакета измельчённых орехов и бросил их на сковороду.

Лесли знакома с моими необычными принципами так же хорошо, как всякий, кто с ними не согласен, но она достаточно терпима, чтобы иногда меня послушать.

— Что ты рассказал ему о браке? — поинтересовалась она.

— Он ещё не спрашивал. Думаешь, это его заинтересует?

— Он должен знать, что, рано или поздно, его это тоже ожидает. Если он — это ты, то он обязательно спросит, — сказала она. — Что ты ему ответишь?

— Я отвечу, что это будет самым счастливым, самым тяжёлым, самым важным долговременным опытом в его жизни.

Я поднёс ей попробовать чайную ложечку нашего ужина со сковороды. Хоть он ещё не готов, подумал я, вежливость по отношению к родной душе никогда не повредит.

— Понравилось?

— Слишком хрустит, — сказала она.— Ужасно сухое.

— Мм.

Я поднял сковороду с плиты и, поднеся её к крану, добавил туда около чашки воды, затем вернул её на плиту ещё минут на десять.

— Можно, я тебе помогу? — спросила она.

— Моя прелесть. Ты же работала в саду. Отдыхай.

Она подошла к шкафу, достала оттуда тарелки и вилки.

— Что ты ему скажешь?