Говард Ф.Лавкрафт

Зов Ктулху

не общаясь с людьми своего круга, он постепенно стал исчезать

из поля зрения общества и теперь был известен лишь небольшой группе эстетов

из других городов. Даже Клуб Искусств Провиденса, стремившийся сохранить

свой консерватизм, находил его почти безнадежным.

В день своего визита, как сообщала рукопись профессора, скульптор без

всякого вступления, сразу попросил хозяина помочь ему разобраться в

иероглифах на барельефе. Говорил он в мечтательной и высокопарной манере,

которая позволяла предположить в нем склонность к позерству и не вызывала

симпатии; неудивительно, что мой дед ответил ему довольно резко, ибо

подозрительная свежесть изделия" свидетельствовала о том, что все это не

имеет никакого отношения к археологии. Возражения юного Уилкокса, которые

произвели на моего деда столь сильное впечатление, что он счел нужным их

запомнить и впоследствии воспроизвести письменно, носили поэтический и

фантастический характер, что было весьма типично для его разговоров и, как я

мог убедиться в дальнейшем, вообще было ею характерной чертой. Он сказал:

"Разумеется, он совсем новый, потому что я сделал его прошлой ночью во сне,

где мне явились странные города; а сны старше, чем созерцательный Сфинкс или

окруженный садами Вавилон".

И вот тогда он начал свое бессвязное повествование, которое пробудило

дремлющую память и завоевало горячий интерес моего деда. Предыдущей ночью

случились небольшие подземные толчки, наиболее ощутимые в Новой Англии за

последние годы; это очень сильно повлияло на воображение Уилкокса. Когда он

лег спать, то увидел совершенно невероятный сон об огромных Циклопических

городах из титанических блоков и о взметнувшихся до неба монолитах,

источавших зеленую илистую жидкость и начиненных потаенным ужасом. Стены и

колонны там были покрыты иероглифами, а снизу, с какой-то неопределенной

точки звучал голос, который голосом не был; хаотическое ощущение, которое

лишь силой воображения могло быть преобразовано в звук и, тем не менее,

Уилкокс попытался передать его почти непроизносимым сочетанием букв --

"Цтулху фхтагн".

Эта вербальная путаница оказалась ключом к воспоминанию, которое

взволновало и расстроило профессора Эйнджелла. Он опросил скульптора с

научной дотошностью, и неистовой сосредоточенностью взялся изучать барельеф,

над которым, не осознавая этого, во время сна работал юноша и который увидел

перед собой, очнувшись, продрогший и одетый в одну лишь ночную рубашку. Как

сказал впоследствии Уилкокс, мой дед сетовал на свою старость, так как

считал, что именно она не позволила ему достаточно быстро распознать

иероглифы и изображения на барельефе. Многие из его вопросов казались

посетителю совершенно посторонними, в особенности те, которые содержали

попытку как-то связать его с различными странными культами, сектами или

сообществами; Уилкокс с недоумением воспринимал неоднократные заверения

профессора, что тот сохранит в тайне его признание в принадлежности к

какому-либо из широко распространенных мистических или языческих религиозных

объединений. Когда же профессор Эйнджелл убедился в полном невежестве

скульптора в любых культовых вопросах, равно как и в области криптографии,

он стал добиваться от своего гостя согласия сообщать ему о содержании

последующих сновидений. Это принесло свои плоды, и после упоминания о первом

визите рукопись содержала сообщения о ежедневных приходах молодого человека,

во время которых он рассказывал о ярких эпизодах своих ночных видений, где

всегда содержались некие ужасающие циклопические пейзажи с нагромождениями

темных, сочащихся камней, и всегда там присутствовал подземный голос или

разум, который монотонно выкрикивал нечто загадочное, воспринимавшееся

органами чувств как совершеннейшая тарабарщина. Два наиболее часто

встречавшихся набора звуков описывались буквосочетаниями "Цтулху" и

"Р"льех". 23-го марта, продолжала рукопись, Уилкокс не пришел; обращение не

его квартиру показало, что он стал жертвой неизвестной лихорадки и был

перевезен в свой семейный дом на Уотермэн-стрит. Той ночью он кричал,

разбудив других художников, проживавших в доме, и с тех пор в его состоянии

чередовались периоды бреда с полным беспамятством. Мой дед сразу же