Хаксли Олдос

Двери восприятия

чуждости и враждебности мира. Или посмотрите на Ватто; его мужчины и женщины играют на лютнях, готовятся к балам и арлекинадам, отправляются с бархатистых лужаек и из-под величавых деревьев в Киферы мечты каждого влюбленного; их неимоверная меланхолия и обнаженная, терзающая его чувственность художника находят выражение не в зафиксированных поступках, не в жестах и лицах, а в рельефе и фактуре юбок из тафты и атласных пелеринах и камзолах. Здесь нет ни одного вершка гладкой поверхности, ни одного мгновения покоя и уверенности, но лишь шелковое неистовство бесчисленных крошечных складок и морщинок с непрестанной модуляцией - внутренняя неопределенность, передаваемая абсолютно твердой рукой мастера,- одного тона в другой, одного нечеткого оттенка в другой, В жизни - человек предполагает, а Бог располагает, В пластических искусствах же предположение делается темой произведения, а располагает в конечном счете темперамент художника, а непосредственно (по крайней мере, в портретах, исторических и жанровых работах) - высеченная или написанная ткань. Эти двое могут распорядиться так, что галантное празднество доведет до слез, распятие будет почти жизнерадостно безмятежным, стигматизация станет невыносимо сексуальной, изображение чуда .женской безмозглости (я думаю сейчас о несравненной мадам Муатесье Энгра) выразит строгую, самую что ни на есть бескомпромиссную интеллектуальность.

Но это еще не все. Ткань, как я теперь обнаружил, есть нечто большее, чем средство введения нерепрезентативных форм в натуралистическую живопись и скульптуру. То, что остальные видят только под воздействием мескалина, художник, по природе своей, с рождения видит постоянно. Его восприятие не ограничено тем, что полезно биологически или социально. Капля знания, принадлежащего Всемирному Разуму, просачивается мимо редукционного клапана мозга и эго художника в его сознание. Это знание о внутренней значимости всего сущего. Для художника, как и для принявшего мескалин, ткани - живые иероглифы, которые неким своеобразным, выразительным способом символизируют непостижимое чудо чистого бытия. Даже более, чем стул, хотя, вероятно, менее, чем те абсолютно сверхъестественные цветы в вазе и складки на серых фланелевых брюках, они наполнены есть-ностью. Чему они обязаны своим привилегированным положением, я сказать не берусь. Вероятно, так происходит потому, что формы складок на ткани столь странны и драматичны, что приковывают к себе взгляд, и таким способом направляют внимание на изумительный факт абсолютного бытия, Кто знает? Важно же то, что чем меньше поводов для переживания, тем сильнее само переживание. Сосредоточенно рассматривая юбки Юдифи в Самой большой в мире аптеке, я понял, что Боттичелли - и не один Боттичелли, а и многие другие-взирал на ткань тем же самым преображенным и преображающим взглядом, каким являлся мой взгляд в то утро. Они видели Istigkeit, Всеобщность и Бесконечность складок одежды и делали все от себя зависящее, чтобы передать это с помощью красок или камня. Разумеется, неизбежно без всякого успеха. Ибо великолепие и чудо чистого бытия принадлежит иному порядку, который даже высочайшее искусство не в силах выразить. Но по юбкам Юдифи я отчетливо видел, что, будь я гениальным живописцем, я смог бы написать свои серые фланелевые брюки. Знает Бог, в этом нет ничего особенного по сравнению с реальностью, но этого достаточно для того, чтобы восхищать поколение за поколением зрителей, этого достаточно, чтобы заставить их понять по крайней мере чуточку подлинной значимости того, что, по своему жалкому скудоумию, мы называем просто вещами и пренебрегаем ими в пользу телевидения.

- Вот как следует видеть,- повторял я, пока смотрел на свои брюки или бросал взгляд на расцвеченные драгоценными камнями книги на полках и на ножки своего бесконечно более Ван-Гоговского стула.- Вот как следует видеть, вот каковы в действительности вещи.

Однако существуют оговорки. Если человек всегда будет видеть вот так, он никогда не захочет заниматься чем-то другим. Просто смотреть, просто быть божественным Не-я цветка, книги, стула, фланели. Этого будет достаточно. В таком случае, как насчет других людей? Как насчет человеческих взаимоотношений? В записи разговоров того утра я нашел постоянно повторяющийся вопрос: Как насчет человеческих взаимоотношений? Как можно примирить эту вневременную блаженную способность видеть так, как следует видеть, с преходящим долгом делать то, что следует, и чувствовать так, как следует?