Хаксли Олдос

Двери восприятия

употребление пейотля, индейцы Исконной американской церкви сделали нечто, одновременно являющееся психологически здравым и исторически приемлемым. В первые века христианства множество языческих обрядов и празднеств были, так сказать, окрещены и стали служить целям церкви. Эти увеселения не были особо поучительны, но они утоляли определенный психологический голод, и первым миссионерам, вместо того чтобы пытаться их пресечь, хватило благоразумия воспринять их такими, каковыми они являются,- удовлетворяющими душу выражениями фундаментальных побуждений,-и вплести их в ткань новой религии. Сделанное исконными американцами, в сущности, то же самое. Они взяли языческий обычай (обычай, между прочим, более возвышающий и просвещающий, нежели большинство довольно-таки грубых зрелищ и пирушек, воспринятых от европейского язычества) и придали ему христианское значение.

Поедание пейотля, хотя лишь недавно введенное в употребление на Севере Соединенных Штатов, и основанная на нем религия, стали важными символами права краснокожих на духовную независимость, Одни индейцы реагируют на верховенство белых, американизируясь, другие - отходя к традициям индейцев. Но некоторые стараются взять все лучшее у обоих миров, а на самом деле у всех миров - лучшее из традиций индейцев, лучшее из христианства и лучшее из тех Иных Миров трансцендентального опыта, где душа познает себя, как ничем необусловленную - одной природы с божественным. Отсюда происходит Исконная американская церковь. В ней две великие потребности души: побуждение к независимости и самоопределению и побуждение к превосхождению себя - слились с третьей и истолковывались в ее свете, с побуждением к поклонению, к оправданию перед человеком путей Господних, к объяснению вселенной средствами доступной теологии.

Вот индеец-невежда, чей разум рад Прикрыть спереди стыд, но оголить зад.

На самом деле именно мы, богатые и высокообразованные белые, оголили зад. Мы прикрываемся спереди какой-нибудь философией - христианской, марксистской, фрейдо-физикалистской - но сзади остаемся раздетыми, находящимися во власти случайных ветров. Индейцу-невежде, с другой стороны, хватает ума защитить себя сзади, добавив фиговый листок теологии вместе с набедренной повязкой трансцендентального опыта.

Я не настолько глуп, чтобы приравнивать происходящее под воздействием мескалина или любого другого наркотика, который приготовляют сейчас или станут приготовлять в будущем, к осуществлению намерения и предельной цели человеческой жизни: Просвещения, Блаженного Видения. Я лишь предполагаю, что мескалинное переживание-это то, что католические теологи называют дарованной благодатью,- не обязательное для спасения, но потенциально полезное и по возможности с благодарностью принимаемое. При желании сойти с накатанной колеи обыденного восприятия, видеть в течение нескольких часов внешний и внутренний мир не таким, каким он является животному, одержимому борьбой за выживание, или человеку, одержимому словами и понятиями, но таким, каким он постигается, непосредственно и безусловно, Всемирным Разумом - подобное переживание имеет неизмеримую ценность для каждого, а в особенности для интеллектуала. Ибо интеллектуал, по определению, это человек, для которого, пользуясь выражением Гёте, слово в сущности плодотворно, Он является человеком, ощущающим, что воспринимаемое глазом нам чуждо как таковое и глубоко нас не впечатляет. И однако, будучи сам интеллектуалом и одним из непревзойденных мастеров языка, Гёте не всегда соглашался с собственной оценкой слова. Мы говорим,- писал он в середине жизни,- чересчур много. Мы должны меньше говорить и больше рисовать. Лично я хотел бы вообще отказаться от речи и, как органическая Природа, сообщить все, что мне нужно сказать, в набросках, Та смоковница, эта маленькая змея, кокон у меня на подоконнике, тихо ожидающий своего будущего,- все это имеющие важное значение знаки. Человек, способный разгадать их смысл надлежащим образом, вскоре станет способен вообще освободиться от написанного или произнесенного слова. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне открывается в речи нечто поверхностное, посредственное и даже (искушает меня сказать) пустое, И наоборот, как пугает вас серьезность Природы и ее молчание, когда вы, не отвлекаясь на что-либо другое, сталкиваетесь с ней лицом к лицу - стоя перед бесплодным горным кряжем или среди запустения древних холмов, Мы никогда не сможем освободиться от языка и других символических систем, поскольку посредством них, и только посредством них, мы поднялись