Платон

Апология сократа

достойные доброго человека или злого. Плохими, по твоему рассуждению,

окажутся все те полубоги, что пали под Троей, в том числе и сын Фетиды. Он, из страха

сделать что-нибудь постыдное, до того презирал опасность, что когда мать его, богиня,

видя, что он стремится убить Гектора, сказала ему, помнится, так: 'Дитя мое, если ты

отомстишь за убийство друга твоего Патрокла и убьешь Гектора, то сам умрешь: 'Скоро

за сыном Приама конец и тебе уготован', — то он, услыхав это, не посмотрел на смерть и

опасность — он гораздо больше страшился жить трусом, не отомстив за друзей. 'Умереть

бы, — сказал он, — мне тотчас же, покарав обидчика, только бы не оставаться еще здесь,

у кораблей дуговидных, посмешищем для народа и бременем для земли'. Неужели ты

думаешь, что он остерегался смерти и опасности?'

Поистине, афиняне, дело обстоит так: где кто занял место в строю, находя его самым

лучшим для себя, или где кого поставил начальник, тот там, по моему мнению, и должен

оставаться, несмотря на опасность, пренебрегая и смертью и всем, кроме позора. А если

бы после того, как меня ставили в строй начальники, выбранные вами, чтобы

распоряжаться мной — так было под Потидеей, под Амфиполем и под Делием, — и после

того как я, подобно любому другому, оставался в строю, куда они меня поставили, и

подвергался смертельной опасности, — если бы теперь, когда меня бог поставил в строй,

обязав, как я полагаю, жить, занимаясь философией и испытуя самого себя и людей, я бы

вдруг испугался смерти или еще чего-нибудь и покинул бы строй, это был бы ужасный

проступок. И за этот проступок меня в самом деле можно было бы, по справедливости,

привлечь к суду и обвинить в том, что я не признаю богов, так как не слушаюсь

прорицаний, боюсь смерти и воображаю себя мудрецом, не будучи мудрым. Ведь бояться

смерти, афиняне, это не что иное, как, приписывая себе мудрость, которой не обладаешь,

возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое

смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ, между тем ее

боятся, словно знают наверное, что она — величайшее из зол. Но не самое ли позорное

невежество — воображать, будто знаешь то, чего не знаешь? Я, афиняне, этим, пожалуй, и

отличаюсь от большинства людей, и если я кому кажусь мудрее других, то разве только

тем, что, недостаточно зная об Аиде, я так и считаю, что не знаю. А что нарушать закон и

не повиноваться тому, кто лучше меня, будь то бог или человек, нехорошо и постыдно,

это я знаю. Поэтому неизвестного, которое может оказаться и благом, я никогда не стану

бояться и избегать больше, чем того, что заведомо есть зло.

Даже если бы вы меня теперь отпустили, не послушав Анита, который говорил, что мне с

самого начала не следовало приходить сюда, а уж раз я пришел, то нельзя не казнить

меня, и внушал вам, что если я избегну наказания, то сыновья ваши, занимаясь тем, чему

учит Сократ, испортятся уже вконец все до единого, — даже если бы вы сказали мне: 'На

этот раз, Сократ, мы не послушаемся Анита и отпустим тебя, с тем, однако, чтобы ты

больше уже не занимался этими исследованиями и оставил философию, а если еще раз

будешь в этом уличен, то должен будешь умереть', — так вот, повторяю, если бы вы меня

отпустили на этом условии, то я бы вам сказал:

'Я вам предан, афиняне, и люблю вас, но слушаться буду скорее бога, чем вас, и, пока я

дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого

из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: 'Ты лучший из

людей, раз ты афинянин, гражданин величайшего города, больше всех прославленного

мудростью и могуществом, не стыдно ли тебе заботиться о деньгах, чтобы их у тебя было

как можно больше, о славе и о почестях, а о разумности, об истине и о душе своей не

заботиться и не помышлять, чтобы она была как можно лучше?' И если кто из вас станет

спорить и утверждать, что он заботится, то я не отстану и не уйду от него тотчас же, а

буду его расспрашивать, испытывать, уличать, и, если мне покажется, что в нем нет

доблести, а он только говорит, что она есть, я буду попрекать его за то, что он самое

дорогое ни во что не ценит, а плохое ценит дороже всего. Так я буду поступать со всяким,

кого только встречу, с молодым и старым, с чужеземцами и с вами — с вами особенно,

жители Афин, потому что вы мне ближе по крови. Могу вас уверить, что так велит бог, и я