Платон

Апология сократа

везде меня будут слушать так же, как и здесь; и если я буду их прогонять,

то они сами меня изгонят, подговорив старших, а если я не буду их прогонять, то их отцы

и родственники изгонят меня из-за них.

Пожалуй, кто-нибудь скажет: 'Но разве, Сократ, уйдя от нас, ты не был бы способен

проживать спокойно и в молчании?'

Вот в этом-то всего труднее убедить некоторых из вас. Ведь если я скажу, что это значит

не повиноваться богу, а не повинуясь богу, нельзя быть спокойным, то вы не поверите мне

и подумаете, что я притворяюсь; с другой стороны, если я скажу, что величайшее благо

для человека — это ежедневно беседовать о доблести и обо всем прочем, о чем я с вами

беседую, испытывая и себя и других, а без исследования и жизнь не в жизнь для человека,

— если это я вам скажу, то вы поверите мне еще меньше. Между тем это так, афиняне, как

я утверждаю, но убедить вас в этом нелегко.

К тому же я и не привык считать, будто я заслуживаю чего-нибудь плохого. Будь у меня

деньги, я присудил бы себя к уплате штрафа, сколько полагается; в этом для меня не было

бы никакого ущерба, но ведь их нет, разве что вы мне назначите уплатить столько,

сколько я могу. Пожалуй, я мог бы уплатить вам мину серебра — столько я и назначаю.

Но Платон, присутствующий здесь, афиняне, да и Критон, Критобул, Аполлодор, все они

велят мне назначить тридцать мин, а поручительство берут на себя. Итак, я столько и

назначаю, а поручители в уплате денег будут у вас надежные.

[После вынесения смертного приговора]

Из-за малого срока, который мне осталось жить, афиняне, теперь пойдет о вас дурная

слава, и люди, склонные поносить наш город, будут винить вас в том, что вы лишили

жизни Сократа, человека мудрого, — ведь те, кто склонны вас упрекать, будут

утверждать, что я мудрец, хотя это и не так. Вот если бы вы немного подождали, тогда бы

это случилось для вас само собою: вы видите мой возраст, я уже глубокий старик, и моя

смерть близка. Это я говорю не всем вам, а тем, которые осудили меня на смерть. А еще

вот что хочу я сказать этим самым людям: быть может, вы думаете, афиняне, что я

осужден потому, что у меня не хватало таких доводов, которыми я мог бы склонить вас на

свою сторону, если бы считал нужным делать и говорить все, чтобы избежать приговора.

Совсем нет. Не хватить-то у меня правда что не хватило, только не доводов, а дерзости и

бесстыдства и желания говорить вам то, что вам всего приятнее было бы слышать: чтобы

я оплакивал себя, горевал, словом, делал и говорил многое, что вы привыкли слышать от

других, но что недостойно меня, как я утверждаю. Однако и тогда, когда угрожала

опасность, не находил я нужным прибегать к тому, что подобает лишь рабу, и теперь не

раскаиваюсь в том, что защищался таким образом. Я скорее предпочитаю умереть после

такой защиты, чем оставаться в живых, защищавшись иначе. Потому что ни на суде, ни на

войне ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смерти любыми способами без

разбора. И в сражениях часто бывает очевидно, что от смерти можно уйти, бросив оружие

или обратившись с мольбой к преследователям; много есть и других уловок, чтобы

избегнуть смерти в опасных случаях, — надо только, чтобы человек решился делать и

говорить все, что угодно.

Избегнуть смерти не трудно, афиняне, а вот что гораздо труднее — избегнуть

нравственной порчи: она настигает стремительней смерти. И вот меня, человека

медлительного и старого, догнала та, что настигает не так стремительно, а моих

обвинителей, людей сильных и проворных, — та, что бежит быстрее, — нравственная

порча. Я ухожу отсюда, приговоренный вами к смерти, а они уходят, уличенные правдою

в злодействе и несправедливости. И я остаюсь при своем наказании, и они при своем. Так

оно, пожалуй, и должно было быть, и мне думается, что это в порядке вещей.

А теперь, афиняне, мне хочется предсказать будущее вам, осудившим меня. Ведь для меня

уже настало то время, когда люди бывают особенно способны к прорицаниям, — тогда,

когда им предстоит умереть. И вот я утверждаю, афиняне, меня умертвившие, что тотчас

за моей смертью постигнет вас кара тяжелее, клянусь Зевсом, той смерти, которой вы

меня покарали. Теперь, совершив это, вы думали избавиться от необходимости давать

отчет в своей жизни, а случится с вами, говорю я, обратное: больше появится у вас

обличителей — я до сих пор их сдерживал. Они будут тем тягостней, чем они моложе, и