Платон

Апология сократа

Значит, я не признаю

богами ни солнце, ни луну, как признают прочие люди?

— Право же, так, судьи, потому что он утверждает, что солнце — камень, а луна — земля.

— Анаксагора, стало быть, ты обвиняешь, друг мой Мелит, и так презираешь судей и

считаешь их столь несведущими в литературе, что думаешь, будто им неизвестно, что

книги Анаксагора из Клазомен переполнены такими утверждениями? А молодые люди,

оказывается, узнают это от меня, когда могут узнать то же самое, заплативши в орхестре

самое большее драхму, и потом осмеять Сократа, если он станет приписывать себе эти

мысли, к тому же еще столь нелепые! Но скажи, ради Зевса, так-таки я, по-твоему, и

считаю, что нет никакого бога?

— Клянусь Зевсом, никакого.

— Это невероятно, Мелит, да мне кажется, ты и сам этому не веришь. По-моему, афиняне,

он — большой наглец и озорник, и подал на меня эту жалобу просто по наглости и

озорству, да еще по молодости лет. Похоже, что он пробовал сочинить загадку: 'Заметит

ли Сократ, наш мудрец, что я шучу и противоречу сам себе, или мне удастся провести и

его, и прочих слушателей?' Потому что, мне кажется, в своем доносе он сам себе

противоречит, все равно как если бы он сказал: 'Сократ нарушает закон тем, что не

признает богов, а признает богов'. Ведь это же шутка!

Посмотрите вместе со мной, афиняне, так ли он это говорит, как мне кажется. Ты, Мелит,

отвечай нам, а вы помните, о чем я вас просил вначале, — не шуметь, если я буду

говорить по-своему.

Есть ли, Мелит, на свете такой человек, который дела людские признавал бы, а людей не

признавал? Только пусть он отвечает, афиняне, а не шумит по всякому поводу. Есть ли на

свете кто-нибудь, кто бы коней не признавал, а верховую езду признавал бы? Или

флейтистов бы не признавал, а игру на флейте признавал бы? Не существует такого.

Мелит, превосходнейший человек! Если ты не желаешь отвечать, то я скажу это тебе и

всем присутствующим. Но ответь хоть вот на что: бывает ли, чтобы кто-нибудь признавал

демонические знамения, а самих демонов бы не признавал?

— Нет, не бывает.

— Наконец-то! Как это хорошо, что афиняне тебя заставили отвечать! Итак, ты

утверждаешь, что демонические знамения я признаю и других учу узнавать их, все равно

— новые ли они или древние; по твоим словам, я демонические знамения признаю, и в

своей жалобе ты подтвердил это клятвою. Если же я признаю демонические знамения, то

мне уже никак невозможно не признавать демонов. Разве не так? Конечно, так. Полагаю,

что ты согласен, раз не отвечаешь. А не считаем мы демонов или богами, или детьми

богов? Да или нет?

— Конечно, считаем.

— Итак, если демонов я признаю, с чем ты согласен, а демоны — это некие боги, то и

выходит так, как я сказал: ты шутишь и предлагаешь загадку, утверждая, что я не признаю

богов и в то же время признаю богов, потому что демонов-то я признаю. С другой

стороны, если демоны — это как бы побочные дети богов, от нимф или от кого-нибудь

еще, как гласят предания, то какой же человек, признавая детей богов, не будет

признавать самих богов? Это было бы так же нелепо, как если бы кто-нибудь признавал,

что существуют мулы, потомство лошадей и ослов, а что существуют лошади и ослы, не

признавал бы. Нет, Мелит, не может быть, чтобы ты подал это обвинение иначе, как желая

испытать нас, или же ты просто не ведал, в каком бы настоящем преступлении обвинить

меня... Но уверить людей, у которых есть хоть немного ума, в том, будто возможно

признавать и демоническое и божественное и вместе с тем не признавать ни демонов, ни

богов, это тебе никак не удастся.

Впрочем, афиняне, что я не виновен в том, в чем меня обвиняет Мелит, это, пожалуй, не

требует дальнейших доказательств — довольно будет сказанного. А что у многих

возникло против меня сильное ожесточение, о чем я и говорил вначале, это, будьте

уверены, истинная правда. И если что погубит меня, так именно это; не Мелит и не Анит,

а клевета и недоброжелательство многих — то, что погубило уже немало честных людей

и, думаю, еще погубит, — рассчитывать, что дело на мне остановится, нет никаких

оснований.

Но, пожалуй, кто-нибудь скажет: 'Не стыдно ли тебе, Сократ, заниматься таким делом,

которое грозит тебе теперь смертью?'

На это я, по справедливости, могу возразить: 'Нехорошо ты это говоришь, друг мой,

будто человеку, который приносит хотя бы маленькую пользу, следует принимать в

расчет жизнь или смерть, а не смотреть во всяком деле только одно — делает ли он дела