Баркер Эльза

Письма живого усопшего о войне Часть2

достоинством.

-- О, у земли и у всего, что связано с землей тоже есть свое

достоинство!

-- Неужели этот немецкий философ так и не узнал, кто ты такой на

самом деле?

-- Узнал, но только в самом конце, когда было уже слишком поздно,

чтобы суметь всё проделанное повернуть вспять.

-- Значит, -- воскликнул я, -- в конце он все-таки увидел две формы

сверхчеловеческого: тебя и Христа!

-- Да, увидел. И то, что он увидел, свело его с ума.

-- И тебя не мучает совесть из-за того, что ты делаешь?

-- Совесть? А что это такое?

-- Видишь ли, угрызения совести -- это эмоция, которая возникает у

людей, когда они чувствуют, что сотворили зло.

-- Эмоция, которая возникает у людей, повторил он. -- Но я ощущаю

только те человеческие эмоции, которые доставляют мне чувственное

наслаждение.

-- Например...

-- Ты и в самом деле чересчур любопытен и чересчур назойлив!

-- Признаю, я -- назойлив и любопытен, сказал я. Но мне это

интересно: ты берешься за дело, длиною в целую жизнь -- жизнь

человека -- только для того, чтобы превратить его в орудие достижения

всего этого, -- и я жестом показал на проходившую под нами линию

фронта.

-- Глаза его заблестели, и он ответил:

-- Что такое жизнь человека по сравнению с величием всего этого?

Можно трудиться тысячу лет и так и не добиться ничего, сравнимого

с этим!

-- Значит, тебе это нравится, вся эта бойня?

-- Что за глупый вопрос! Это вознаграждает меня за все мои труды, это

прославляет меня, возвышает меня. Вся эта кровавая резня дело моих

рук и рук мне подобных.

-- Неужели ты уже заранее планировал все это, когда подбивал одного

человека совратить своими сочинениями нацию?

-- Да. И для этого он был идеальным орудием. Никто другой не подходил

лучше него для достижения нашей цели -- амбициозный, неудовлетворенный,

аристократичный, самонадеянный, никого не любящий -- в самом широком

смысле этого слова, способный на безрассудную страсть, и следовательно

-- на разочарование, и наконец, что тоже немаловажно, готовый

воспринимать видения.

-- В которых являлся ему ты?

-- Да. Поначалу он видел меня во сне, восхищался мною и стремился мне

подражать.

-- А затем ты начал рассказывать ему о Сверхчеловеке?

-- Да, используя при этом довольно старые аргументы: что женщин

вообще не стоит принимать в расчет; что женская любовь мешает

мужчине; что женщина порабощает мужчину, если он не поработит её сам;

что Природа это дьявол, а не Великая Матерь, и потому её следует

покорять всеми возможными способами; что человек возвышается до

Сверхчеловеческого, когда отвергает всё, что может оказывать на него

влияние, в том числе и Природу, и признаёт лишь то, что дает ему

свободу, например: своё превосходство над другими существами, его

власть над ними, его власть над своими собственными мыслями, власть

над добром и злом, над истиной и ложью.

-- Твоё учение -- само по себе великолепное сочетание истины и лжи,

-- сказал я.

-- Разумеется, -- ответил он, -- но чего ты хочешь? Одной только

истиной этого никогда не удалось бы добиться.

И он указал своей длинной рукой на простиравшееся под нами поле

битвы.

-- А чему еще ты учил своего избранного ученика? -- спросил я.

-- Всему, чему он потом сам учил мир. Когда он удалил из своего

сердца женский лик, я открыл счет, а он решил, что немного

приблизился к Сверхчеловеку. Когда он начал раздуваться от гордости и

чувства собственного превосходства, я записал в свой актив еще одно

очко, а он подумал, что уже совсем близко подошел к Сверхчеловеку.

Когда он читал Евангелие и смеялся про себя над смирением Сына

Человеческого, я приписывал себе сразу два очка -- одно против него,

и еще одно против твоего Христа.

-- Спасибо, -- сказал я, -- за то, что ты причислил меня к

последователям распятого Христа. Тут ты не ошибся.

Не обращая внимания на это мое последнее замечание, он продолжал:

-- Я поддерживал его стремление создать новый идеал вождя, нового

Христа, Антихриста, сурового Немецкого Христа, который должен был

покорить людей не любовью и состраданием, а твердостью и жестокостью.

О, эту работу я проделал великолепно! Многие немцы установили этот

мой идеал на место Сына Марии. Многие немцы поставили меня на место

своего Солнечного Бога и назвали меня Сверхчеловеком, хотя у него и

не хватило смелости прямо назвать меня Антихристом. Напротив, он

приписал мои качества Христу и назвал нас обоих одним именем и,

прикрываясь этим именем, хотел уничтожить всякую жалость и