Баркер Эльза

Письма живого усопшего о войне Часть2

учил химии малых детей, и они взорвали свою всемирную колыбель.

-- Я только хотел, чтобы они знали.

-- Но начинать следовало с азбуки.

-- А что бы ты назвал азбукой сверхчеловеческого? -- спросил он.

-- 'А' -- это любовь, 'Б' -- смирение, 'В' -- истина.

-- Но почему же тогда я не научил их ни любви, ни смирению, ни

истине?

-- Потому что ни любви, ни смирения, ни

истины ты не знал.

-- Я не знал любви?!

-- Да, любви ты не знал.

-- И я не знал смирения?!

-- Твое высокомерие стало притчей во языцех.

-- И я не знаю истины?!

-- Тебе известна только половина истины, а половина истины -- это еще

не истина, так же как половина яблока -- это еще не яблоко.

-- Не хочешь ли ты сказать, что мое учение было ложным?

-- И величайшей ложью в нем было то, что они могут превратиться в

сверхлюдей, когда они еще не готовы к восприятию сверхчеловеческого.

-- Но человек должен возвыситься!

-- Человек должен возвыситься над самим собой, а не над другими. --

ответил я. -- Чувствуешь, в чем разница?

-- Чему же мне следовало их учить?

-- Тому, что сверхчеловеческое -- это слуга человека, а не обидчик и

не тиран.

-- Но они бы не поняли.

-- Не будь столь самоуверен. Ведь нашлись же немногие, которые поняли

Сына Человеческого.

-- А, ты о нем!

-- Которого ты отверг.

-- Но он учил людей быть рабами!

-- Кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто

хочет быть первым между вами, да будет всем рабом.

-- Ну, если ты хочешь цитировать Писание ...

-- Я цитирую Сверхчеловеческое.

-- Значит, ты полагаешь ...

-- Я полагаю, что ты отверг единственный хорошо известный пример

своего собственного идеала.

-- И ещё ты думаешь ...

-- Да, я думаю, что ты сошел с ума, потому что слишком поздно понял,

что твое учение ложно. Я думаю, что ты просто не нашел в себе

достаточно мужества, чтобы опровергнуть свои собственные выводы и тем

самым возвыситься над самим собой; возвыситься над собой и в самом

деле стать Сверхчеловеком.

-- Так ты думаешь, что я всё знал?

-- Я знаю, что ты знал. Я знаю, что Он явился к тебе в видении, что

ты сам понял, в чем была твоя ошибка, и что ты так и не смог принять

свое новое понимание, потому что оно пришло к тебе слишком поздно.

-- Ты знаешь слишком много, -- сказал он.

-- Ты просил меня быть твоим судьей, напомнил я ему.

-- Но не палачом.

-- Ты сам стал себе палачом и палачом своего народа.

-- Моего народа! -- презрительно процедил он.

-- Я же говорил, что ты не знал любви! -- напомнил я ему.

-- И что ты мне теперь прикажешь делать?

-- Возвращайся на землю и учи людей тому, как человек может превзойти

самого себя. Возвращайся на Землю и учи людей следовать за Сыном

плотника, отвергнуть которого ты их призывал. Вернись в Германию и

опровергни самого себя.

-- Как же я смогу вернуться?

-- В другом теле, конечно же, в чистом и здоровом теле, чистоту

которого тебе придется поддерживать.

-- Что ты имеешь в виду?

-- Ты сам прекрасно знаешь, что! Я ведь говорил тебе, что ты не знал

Любви. Ты знал только привередливость, чванство и стремление

произвести сенсацию.

-- Ты задал мне трудную задачу, -- сказал он.

-- Вечность -- штука долгая, -- ответил я. И к тому же новой Германии

потребуется твоё новое учение.

-- Должен ли я благодарить тебя? -- спросил он.

-- Не обязательно. Это я благодарю тебя за то, что ты не опротестовал

мой приговор.

-- Доброй ночи, -- сказал он.

-- Доброй ночи, -- повторил я. И душа Фридриха Ницше удалилась. Может

быть, к вратам перерождения?

Письмо XLVI

ЗМИЙ-ИСКУСИТЕЛЬ

2 июня 1915

После нашего вчерашнего разговора, когда я рассказал вам об

измученной душе, попросившей меня вынести свое суждение относительно

учения, совратившего целую нацию, я вернулся во Францию к полям

сражений (уж меня-то немцы не смогут пустить ко дну своими

торпедами).

Двигаясь не спеша вдоль немецких позиций, я увидел высокую

величественную форму, с головой укутанную в черное, -- ту самую, что

я описывал в одном из предыдущих писем.

На сей раз я поприветствовал его, не дожидаясь, когда он сделает это

сам.

-- Ну, как идут твои дела? -- спросил я.

Он отбросил свое покрывало, и я увидел перед собой мрачное и

величественное лицо, на котором глубоко запечатлелись раздумья и

порок.

-- Идут, как всегда, -- ответил он. -- А чем был занят ты?

-- Этим вечером -- писал для мира людей, -- ответил я.