Сатпрем

«Эволюция II»

я не переставал удивляться и задавать вопрос — почему? С того времени, как

упали первые 'капли' Нектара, и я начал все глубже и глубже погружаться в эту телесную

шахту под давлением Огня свыше, я не прекращал видеть 'умерших' людей! Моя старая

голова была, увы, 'твердолоба' и 'мертво закреплена', так что я не был посвящен в

знание потустороннего мира. Тем не менее, теперь я начал видеть весь образ действий

умерших людей, причем тех людей, которыми я как-то особенно или вообще не

интересовался, и они приходили ко мне и рассказывали или показывали свои истории (как

всегда, несчастливые) и иногда сообщали кое-что неожиданное. В череде всех этих

печальных незначительностей я вспоминаю, например, моего дядю, законченного и даже

махрового материалиста и картезианца, который не верил ни во что, кроме благой и

богатой жизни. Когда я увидел его, то выразил ему свою признательность, потому что

именно он продарил мне первую лодку; он ответил: 'О, жизнь — это столь

незначительная вещь'. Я был нисколько не удивлен. Увиденная с другой стороны, вся

жизнь предстала пред ним в совершенно другом свете: как маленькая картинка на фоне

большой панорамы. Но, черт возьми, почему я должен был смотреть на всех этих

умерших людей, и глазами моего тела, поскольку в тот момент это был единственный вид

сознания, находившийся за работой? Я не был никаким 'ясновидящим', никаким

медиумом: я был моряком, вглядывающимся в цвет моря, когда оно начинало штормить, и

небо наливалось свинцовыми тучами, гонимыми на юг, и мой кораблик начинал трещать

на ветру. Это 'явление' стало повторяться так часто, что если я видел кого-то во сне, то

почти серьезно склонен был считать: 'Должно быть, он умер'. И я искренне удивлялся и

все больше задавался вопросом, почему на земле я не вижу живущих (кроме тех случаев,

когда нужно было что-то сделать — всегда это было действие и всегда был рабочий,

пытающийся привести в порядок вещи и прояснить 'ситуацию'), и помимо прочего,

почему я не видел тех, кого любил — мою мать, например, которую я очень любил. Она

думала обо мне, а я о ней, но я никогда не видел ее. Почему? Я даже сказал себе: 'Я увижу

ее, когда она уйдет в мир иной' — чему суждено было случиться. Но почему так

происходит, что препятствует встрече, за исключением внешней встрече или встрече по

переписке? Тогда я начал размышлять. 'Должно существовать нечто в ее материальной

субстанции, что толще или 'больше скрывает' в ней, и 'менее непрозрачно во мне'.

Затем произошла еще одна встреча по ту сторону могил — и на нашей стороне, все

одновременно — которая еще более заострила этот вопрос. Это была встреча с одним

морским врачом, очень дорогим мне, живущим поныне другом: я не видел его, не видел

даже его лица, но у нас был очень длинный разговор, который, однако, не оставил во мне

никаких воспоминаний; и я видел какую-то женщину, незнакомую мне, которая 'жила

этажом выше' этого моряка. Я видел ее очень отчетливо, и потому могу описать ее лицо:

острое, ясное, полное сознания. Когда видение ушло, я очень долго изумлялся, кем же

могла быть эта женщина, 'живущая этажом выше'. Тогда я вдруг вспомнил, что мой друг

потерял свою мать два года назад — это была она! Его мать, которую я вообще не знал.

Я не видел моего друга, но совершенно отчетливо видел умершую женщину.

Это наводило на некоторые размышления.

То, что мы продолжаем жить после смерти, это совершенно очевидно, во всяком случае,

для меня, и мы знали это со времен... даже до Древнего Египта. Это не новый феномен.

Новый феномен (новый для меня), начавший вырисовываться в моей неопределенной

географии, заключался для меня в том, что э т о сознание материального тела, наиболее

подверженное разрушению, наиболее смертное, то, которое мы оставляем в ящике с

нашими костями, — это единственное сознание, которое видит, которое имеет доступ на

ту сторону могил... Другие сознания — ментальное, витальное или высшее — уходят,

продолжают жить, не сказав ни слова, но это совершенно банальное сознание рабочего,

имеющего дело с материей, эти бренные клетки, осознающие, главным образом, боль, все

это разрушение, и уносящие с собой некоторые воспоминания о своих печалях — все же

именно это стоит одной ногой по эту, а другой — по ту сторону могил. Что это означает?

Как если бы это был мост. Как если бы, можно даже сказать, эти клетки могли дышать

воздухом с обеих сторон, и делать это совершенно естественно, поскольку нет ничего