Карлос Кастанеда

Колесо времени 1998г

мгновенно начинал испытывать утомление и усталость. Я сразу

понимал, что мои вопросы к самому себе безосновательны и

излишни, в результате чего прекращал попытки анализа. Я

обратился к дону Хуану с вопросами о моем состоянии, желая

получить от него совет и поддержку.

- Ты просто боишься, - сказал он. - Вот и все. Не пытайся

определить загадочные причины своего страха. Загадочная причина

находится прямо перед тобой, в пределах досягаемости - это

намерение шаманов Древней Мексики. Ты имеешь дело с их миром, и

этот мир время от времени показывает тебе свое лицо.

Разумеется, тебе трудно выдержать такое зрелище. Впрочем,

временами это трудно и для меня. Любому из нас тяжело его

выдержать.

- Ты говоришь загадками, дон Хуан.

- Да, пока это кажется загадкой. Когда-нибудь ты все

поймешь. Сейчас просто глупо пытаться говорить об этом или

что-то объяснять. Все, что я попробую объяснить тебе, будет

лишено смысла. В данный момент какие-нибудь непостижимые

банальности показались бы тебе бесконечно более осмысленными.

Он был совершенно прав. Причиной всех моих страхов

действительно была одна банальность, которой я стыдился тогда и

стыжусь сейчас, - я боялся одержимости демонами. Этот страх

возник у меня еще в детстве: все необъяснимое, разумеется,

становилось чем-то злым и пагубным, что стремилось погубить

меня.

Чем пикантнее становились пояснения дона Хуана, связанные

с миром древних шаманов, тем острее становилось мое ощущение

необходимости защитить себя. Это чувство невозможно было

выразить словами. Это была не просто потребность защититься;

скорее, это было желание уберечь достоверность и неоспоримую

ценность того мира, в котором живут человеческие существа.

Единственным знакомым мне миром был мой мир. Если он

подвергался опасности, у меня немедленно возникала реакция -

она проявлялась в том особом страхе, который я никогда не смогу

объяснить. Он был похож на тот страх, какой, должно быть,

испытывает человек при попытке объять собственную

беспредельность. Это не был страх смерти или увечья - нет,

нечто неизмеримо более глубокое. Он был настолько глубок, что

любой шаман-практик запутался бы при любой попытке осмыслить

его.

- Ты окольным путем пришел прямо к понятию воина, - сказал

дон Хуан.

В то время он уделял концепции воина бесконечное внимание.

Он говорил, что воин, разумеется, представляет собой нечто

большее, чем просто принцип. Это образ жизни; этот образ жизни

является единственным средством, сдерживающим страх, и

единственным каналом, с помощью которого практик может

обеспечить свободное течение своей деятельности. Без концепции

воина было бы невозможно преодолеть все камни преткновения на

пути знания.

Дон Хуан определял воина прежде всего как бойца. Это

особое настроение, которому способствует намерение шаманов

древности, и любой человек способен перейти к этому настроению.

- Намерение тех шаманов, - говорил дон Хуан, - было таким

отточенным, таким мощным, что уплотняло структуру воина, хотя

сам практик мог об этом даже не подозревать.

Коротко говоря, для шаманов Древней Мексики воин был

настолько согласованной с протекающей

вокруг него битвой,

настолько бдительной боевой единицей, что в его чистейшей форме

воину не нужно было ничего лишнего для того, чтобы выжить. Не

было необходимости делать воину какие-либо подарки, ободрять

его словами или действиями или пытаться утешать и воодушевлять

его - все это уже встроено в структуру самого воина. Поскольку

эта структура определялась намерением шаманов Древней Мексики,

они заранее позаботились о том, чтобы в нее вошло все, что

только может понадобиться. Окончательным результатом стал боец,

сражающийся в одиночестве и обеспеченный в рамках его

безмолвных убеждений всеми побудительными силами, необходимыми

для