Рихард Рудзитис

СОЗНАНИЕ КРАСОТЫ СПАСЕТ

музыка и живопись исцеляют его не только психически, но даже и

физически. Уже Аристотель подтвердил педагогическое и терапевтическое

значение музыки. Она исцеляет болезненное и колеблющееся настроение

духа, делая все человеческое существо гармоничным и благим (Политика,

8 кн.). Ямблих в своей "Жизни Пифагора" рассказывает о последнем: - он

владел таким знанием музыки, что с ее помощью мог усмирять самые

неукротимые человеческие страсти и просветлять дух человека, и это

знание свое он использовал также в воспитании. Так, в школе Пифагора

знали мотивы, которые влияли успокаивающе на меланхолию и скорбь, на

раздражение и ненависть, на боязнь и беспокойство, на вожделение и

похоть. Вечерами, перед отходом ко сну, пифагорейцы очищались пламенем

песни ото всего, что днем нарушало их благостройность и благозвучие, а

утром, на восходе солнца, торжественностью своих словословий и мелодий

обновлялись в жизненной мощи солнца. Платон в своих диалогах

утверждает музыку, как основу идеального воспитания вообще. Ибо сам

жизненный опыт ему засвидетельсвовал высокую роль музыки: "Так как

нравственность находится в упадочном состоянии, то боги, из

сострадания, дали нам музыку с торжественными танцами.

В объединении

этих искусств заключается сила, научающая человека красоте и

добродетели".

Истинно, не без глубочайшего основания, и тысячи других, после

Платона, утверждали лечение красотою, как заповедь культуры. "Мы

должны помнить, говорит Рерих, что лик красоты и знания излечит народ

от распущенности мысли, внушит ему основы достояния личного и

общественного, откроет сущность труда и в лучшем понимании укажет

народу путь высоких достижений". "Поэзия есть настоящая народная

медицина, утверждает и латышский поэт Я.Порукс, - которая лечит народ,

сообщая ему новые силы и идеалы". Ведь истинное искусство возвещает

народу об идеальном царстве красоты, куда всем нужно устремиться,

внушает жажду лучшего - духовного, исцеляет слепоту и глухоту

сознания, пока ему не откроется весь необъятный кругозор духа.

Послушаем, что о грядущей, мессианской роли истинного искусства

еще заповедывают страницы вышеупомянутого Учения Живой Этики:

"В красоте залог счастья человечества, потому Мы ставим искусство

высшим стимулом для возрождения духа. Мы ставим искусство бессмертным

и беспредельным... Стихия огня (духа) напрягает искусство и

духотворчество. Потом чудесные жемчужины искусства могут истинно,

поднять и мгновенно преобразить дух... Истинно, жемчужины искусства

дают возношение человечеству и, истинно, огни духотворчества дают

человечеству новое понимание красоты".

"Жизненность искусства, которое хранит божественный огонь, дает

человечеству насыщение огнем, который возжигает дух и насыщает миры.

Потому чудесные факелы красоты творчества так ценны для человечества.

Мы видели, как творения искусства преображали человека" (Иерархия.

359, 366).

При таком понимании искусства, сокровенном и благоговейном, когда

при соприкасании с красотой искусства человек переживает самое

благородное и возвышенное в своей жизни, как бы мгновения откровения и

преображения, как-то нелепо и унизительно звучит утверждение многих,

что искусство есть лишь эстетическое наслаждение, что оно дается для

услаждающего развлечения и отдыха. Напротив, истинное искусство являет

кристаллы и алмазы высшего горения, неземных вдохновений и восхищений,

оно прокалено страданиями и непрестанной борьбой за совершенствование

и за разрешение вопросов бытия. Потому и воспитание художественных

образов, идей и созвучий отнюдь не есть наслаждение, ведущее к

самодовольству и себялюбию, но та же борьба, борение воспринимающего

сердца за новый духовный мир, за более обширные