Говард Ф.Лавкрафт

Заброшенный дом

из Revue des Deux Mondes . Да! почтенный Илайхью

Уиппл бормотал по-французски, и те немногие фразы, что мне удалось

различить, похоже, относились к жутчайшим из мифов, когда-либо переведенных

им из известного парижского журнала.

Неожиданно пот выступил на лбу спящего, и он резко подскочил,

наполовину проснувшись. Нечленораздельная французская речь сменилась

восклицаниями на английском, и грубый голос взбудораженно выкрикивал:

Задыхаюсь, задыхаюсь! Потом, когда настало окончательное пробуждение и

волнения на дядином лице улеглись, он схватил меня за руку и поведал мне

содержание своего сна, об истинном смысле которого я мог только догадываться

с суеверным страхом!

По словам дяди, все началось с цепочки довольно заурядных снов, а

завершилось видением настолько странного характера, что его невозможно было

отнести ни к чему из когда-либо им прочитанного. Видение это было

одновременно и от мира, и не от мира сего: какая-то геометрическая

неразбериха, где элементы знакомых вещей выступали в самых необычных и

сбивающих с толку сочетаниях; причудливый хаос кадров, наложенных один на

другой; некий монтаж, в котором пространственные и временные устои

разрушались и снова восстанавливались самым нелогичным образом. Из этого

калейдоскопического водоворота фантасмагорических образов иногда выплывали

своего рода фотоснимки, если можно воспользоваться этим термином, фотоснимки

исключительно резкие, но, в то же время, необъяснимо разнородные.

Был момент, когда дядюшке представилось, будто он лежит в глубокой яме

с неровными краями, окруженной множеством хмурых людей в треуголках со

свисающими из-под них беспорядочными прядями волос, и люди эти взирают на

него весьма неодобрительно. Потом он снова очутился во внутренних покоях

какого-то дома по всем признакам, очень старого однако детали интерьера и

жильцы непрерывно видоизменялись, и он никак не мог уловить точного

очертания лиц, мебели и даже самого помещения, ибо двери и окна, похоже,

пребывали в состоянии столь же непрерывного изменения, как и предметы, более

подвижные по натуре. Но уж совсем нелепо, нелепо до ужаса (недаром дядя

рассказывал об этом едва ли не с робостью, как будто он допускал мысль, что

ему не поверят) прозвучало его заявление, что, якобы, многие из лиц несли на

себе черты явного фамильного сходства с Гаррисами. Самое интересное, что

дядюшкин сон сопровождался ощущением удушья, как будто некое всеобъемлющее

присутствие распространило себя на все его тело и пыталось овладеть его

жизненными процессами. Я содрогнулся при мысли о той борьбе, какую этот

организм, изрядно изношенный за восемь десятков с лишним лет непрерывного

функционирования, должен был вести с неведомыми силами, представляющими

серьезную опасность и для более молодого и крепкого тела. Однако уже в

следующую минуту я подумал о том, что это всего лишь сон и ничего больше, и

что все эти неприятные видения были обусловлены не чем иным, как влияними на

моего дядю тех исследований и предположений, которыми в последнее время были

заняты наши с ним умы в ущерб всему остальному.

Беседа с дядюшкой развлекла меня и развеяла ощущения странности

происходящего; не в силах сопротивляться зевоте, я воспользовался своим

правом отойти ко сну. Дядя выглядел очень бодрым и охотно приступил к

дежурству, несмотря на то, что кошмар разбудил его задолго до того, как

истекли его законные два часа. Я мгновенно забылся, и вскоре меня атаковали

видения самого обескураживающего свойства. Прежде всего меня охватило

чувство беспредельного, вселенского одиночества; враждебные силы вздымались

со всех сторон и бились в стены моей темницы. Я лежал связанный по рукам и

ногам, во рту у меня был кляп. Глумливые вопли миллионов глоток, жаждущих

моей крови, доносились до меня из отдаления, перекликаясь эхом. Лицо дяди

предстало предо мной, пробуждая еще менее приятные ассоциации, нежели в часы

бодрствования, и я помню, как несколько раз силился закричать, но не смог.

Одним словом, приятного отдыха у меня не вышло, и в первую секунду я даже не

пожалел о том пронзительном, эхом отдавшемся крике, который проложил себе

путь сквозь барьеры сновидений и одним махом вернул меня в трезвое и ясное

состояние бодрствования, в котором каждый из реально существовавших