Григорий Климов

Песнь победителя (Часть 2)

руководящий персонал был разогнан, подвергся репрессиям и... был снова дан приказ — переделать заново.

Загадка нашла свое объяснение, когда на закрытых собраниях партактива лекторы ЦК ВКП(б) безо всякого смущения объявили: в иностранной печати часто проводятся исторические параллели между днями царствования Ивана Грозного и эпохой сталинской России.

Теперь всё понятно — поскольку нельзя изменить настоящее, то нужно постараться фальсифицировать прошлое. Надо ещё заметить, что ни в какой «иностранной печати» эти параллели не проводились. Они сами созрели в воспалённом мозгу Политбюро.

Двадцать пять лет советские учебники истории или вообще молчали о Грозном или упоминали его царствование, как пример самого зверского и кровавого абсолютизма. Теперь тень Ивана Грозного не давала Сталину покоя.

«Глянь, как звали любимую жену Грозного?» — спрашивает Багдасарьян.

«Не помню», — отвечаю я. — «Знаю, что седьмая по счёту».

«Раз, один солдат божился, что Сталин своими руками удушил Алилуеву. Говорит, что она была против его политики коллективизации. А недавно я слыхал, что он такую же штуку проделал со своим сыном Яшкой. Тот ведь был в плену у немцев, а потом вернулся домой».

«Вот видишь — тут и нужен фильм «Иван Грозный» — говорю я. — «Посмотришь — и сразу тебе станет ясно, что все это необходимо для блага народа. Иван Грозный тоже жён душил и сына убил ради государственных интересов». «Хорошо было во время войны», — вздыхает капитан. — «Помнишь, какие американцы для нас картины делали?»

«Да, хорошие картины. Забавно только, до чего они жизни нашей не знают. В «Полярной Звезде» у колхозника в избе стол так накрыли, как сейчас Соколовский не кушает».

«А на полянке хороводы ведут — как в доброе старое время», — усмехается Багдасарьян.

С 1943 года в СССР показывались фильмы американского производства на русские темы. Нам особенно запомнился фильм «Полярная Звезда». Несмотря на массу наивности и незнания советской действительности, там сквозила искренняя симпатия к русским.

Часто приходилось слышать, как русские зрители после этого фильма говорили «Молодцы американцы!», хотя на экране были показаны только русские. В своем положительном изображении зрители чувствовали симпатии американского народа.

«Там какие-то консультанты были с русскими фамилиями», — говорю я. — «Они России, наверное, тридцать лет не видали, если не больше. Понасадили развесистой клюквы. А «Миссия в Москву?» Х-а!»

«Комедия! Помнишь, как Карл Радек заходит в кабачок, а там семерки из «Яра», самовары, сам он в пушкинской накидке. А самое главное — никакого вывода».

«Механика у них хороша, а идеологии никакой», — констатирую я. — «Они, наверное, вообще не знают, что это за штука»

«Сталин их кроет почём зря, а они только глазами лупают», — размышляет Багдасарьян. — «Не знают, что делать. Теперь же начинают Ивана ругать — он и рябой, он и косой, и зубы у него кривые. Дурачки!

Ведь последние тридцать лет истории России — это белое пятно, это неисчерпаемый колодец. Обработай всё это как надо. Ведь Сталина можно в один миг догола раздеть — так показать, что весь мир только плюнет. Да и мы б не возражали. А когда они Ивана, начинают ругать...»

Капитан многозначительно хмыкает. Ему досадно, что американцы не могут додуматься до такой простой вещи.

Нас поражает, насколько окружающий мир, действительно, не знаком с истинным положением вещей в советской России. Тридцатилетняя ложь государственной машины и герметическая изоляция свободной информации сделали своё дело. Миру, как маленькому ребенку, твердят об исторической обречённости капиталистической системы.

В этом вопросе советские люди не занимают твердой позиции. История движется вперед, и требует новых форм. Но историческая обусловленность коммунизма, фраза что «все пути ведут к коммунизму», — это параметр в уравнении со многими неизвестными и отрицательными величинами. Причём для нас, для советских людей, это уравнение уже приняло иррациональную форму.

Нас соединяет не внутреннее единство государственной идеи, а внешние формы материальной зависимости, личной заинтересованности или карьеры. Надо всем этим господствует страх. Для одних это непосредственный физически-ощутимый предмет, для других — только неотвратимое последствие, если они будут действовать или даже мыслить в ином направлении, чем этого требует тоталитарная машина.