Флоринда Доннер

Шабоно (Часть 2)

за линию деревьев, когда мы остановились в густой

тени трех гигантских сейб. Они росли так близко друг от друга, что казались

одним деревом.

Ритими отвязала корзину, которую несла вместо меня. В ней были бананы,

жареное обезьянье мясо, калабаш с медом, несколько пустых сосудов, мой гамак

и рюкзак, в котором лежали джинсы и рваная майка.

-- Тебя не станет одолевать грусть, если всякий раз после купания в

реке ты будешь раскрашивать себе тело пастой оното, -- сказала Ритими,

повязывая мне на пояс маленький калабаш, отполированный листьями. Белый и

гладкий, он висел у меня на поясе, как огромная слеза.

Лес, три улыбающихся лица -- все поплыло передо мной. Не говоря ни

слова, Ритими первая направилась в заросли. Только Этева обернулся перед

тем, как растаять в сумраке. Лицо его осветила улыбка, и он взмахнул мне

рукой, как это часто у него на глазах делал, прощаясь, Милагрос.

А я полностью отдалась воцарившейся во мне пустоте.

Легче от этого не стало, наоборот, меня лишь еще сильнее охватило

уныние. И все же, чувствуя себя совершенно несчастной, я как-то странно

осознавала присутствие этих трех сейб. Словно во сне, я узнала эти деревья.

Когда-то я уже была на этом самом месте. И Милагрос сидел передо мной на

корточках и бесстрастно смотрел, как дождь смывает пепел Анхелики с моего

лица и тела. Сегодня на том же месте сидел Ирамамове и смотрел, как слезы

безудержно катятся по моим щекам.

-- Вот здесь я впервые встретила Ритими, Тутеми и Этеву, -- сказала я,

только теперь поняв, что Ритими намеренно пошла провожать меня так далеко. Я

поняла все, что осталось недосказанным, поняла, как глубоки были ее чувства.

Она вернула мне корзину и калабаш, -- две вещи, которые я несла в тот

далекий день. Только теперь в сосуде был не пепел, а оното, символ жизни и

счастья. Тихое одиночество, смиренное и безропотное, заполонило мое сердце.

Осторожно, чтобы не смазать раскраску с лица, я отерла слезы.

-- Может быть, Ритими еще когда-нибудь найдет тебя на этом же месте, --

сказал Ирамамове, и его обычно суровое лицо смягчилось в мимолетной улыбке.

-- Пройдем-ка еще немного до ночлега. -- И взяв тяжелую банановую гроздь из

моей корзины, он забросил ее на плечо. Спина его слегка изогнулась, живот

выпятился.

Должно быть, Ирамамове что-то подгоняло в дорогу не меньше, чем меня. А

мои ноги, казалось, шагали сами по себе, точно зная, куда ступить в темноте.

Я не упускала из виду колчан Ирамамове, прижатый к спине банановой гроздью.

Я шла сквозь тьму, и мне виделось, что это лес от меня уходит, а не я от

него.

-- Заночуем здесь, -- сказал Ирамамове, осмотрев потрепанный непогодой

навес в стороне от тропы. Там он развел небольшой огонь и повесил свой гамак

рядом с моим.

Лежа без сна, я смотрела сквозь дыру в крыше на звезды и тающую луну. В

темноте начал сгущаться туман, пока не осталось ни искорки света. Деревья и

небо образовали сплошную массу, сквозь которую мне представлялись луки,

густым дождем сыплющиеся из туч, хекуры, вздымающиеся из невидимых расщелин

в земле и пляшущие под песни шамана.

Солнце было уже высоко, когда меня разбудил Ирамамове. Разделавшись с

печеным бананом и куском обезьяньего мяса, я предложила ему свой калабаш с

медом.

-- Тебе это понадобится на многие дни пути. -- Ласковый взгляд смягчил

слова отказа. -- По дороге мы найдем еще, -- пообещал он, берясь за мачете,

лук и стрелы.

Мы шли ровным шагом, причем намного быстрее, чем я когда-либо ходила в

жизни. Мы переправлялись через реки, взбирались и спускались по холмам без

каких-либо узнаваемых ориентиров. Дни переходов, ночи сна сменялись, обгоняя

друг друга. Мои мысли не покидали пределов каждого отдельного дня или ночи.

А между ними не было ничего, кроме стремительной зари и вечерних сумерек,

когда мы садились поесть.

-- Я знаю это место! -- воскликнула я однажды, прервав долгое молчание,

и указала на торчащие из земли черные скалы, которые встали вертикальной

стеной вдоль речного берега. Но чем дольше я смотрела, тем меньше была

уверена, что когда-то бывала здесь. Я перелезла через поваленное дерево, во

всю длину лежащее на воде. Целый день царило полное безветрие, но теперь

листва легонько зашевелилась, пуская по течению шепот свежего ветерка.

Изогнутые ветви и ползучие растения касались водной глади и погружались в