Анна Ахматова

Серебряная ива. Авторский сборник

воображает,

На подушке мечется,

Знать не знает, знать не знает,

Что во всем ответчица,

Что за речкой, что за садом

Кляча с гробом тащится.

Меня под землю не надо,

Я одна – рассказчица.

1942

Ташкент (В тифозном бреду)

* * *

А я уже стою на подступах к чему-то,

Что достается всем, но разною ценой…

На этом корабле есть для меня каюта

И ветер в парусах – и страшная минута

Прощания с моей родной страной.

1942

* * *

Если ты смерть – отчего же ты плачешь сама,

Если ты радость – то радость такой не бывает.

Ноябрь 1942

Ташми

* * *

И комната, в которой я болею,

В последний раз болею на земле,

Как будто упирается в аллею

Высоких белоствольных тополей.

А этот первый – этот самый главный,

В величии своем самодержавный.

Как он заплещет, возликует он,

Когда, минуя тусклое оконце,

Моя душа взлетит, чтоб встретить солнце,

И смертный уничтожит сон.

Январь 1944

* * *

В.Г.[43]

Глаз не свожу с горизонта,

Где метели пляшут чардаш…

Между нами, друг мой, три фронта:

Наш и вражий и снова наш.

Я боялась такой разлуки

Больше смерти, позора, тюрьмы.

Я молилась, чтоб смертной муки

Удостоились вместе мы.

1942

Ташкент

* * *

Лучше б я по самые плечи

Вбила в землю проклятое тело,

Если б знала, чему навстречу

Обгоняя солнце, летела.

Июнь 1944

Ленинград

* * *

Когда-то Ахматова сказала о себе: «Одной надеждой меньше стало, одною песней больше будет». От безнадежной истории с Владимиром Гаршиным, кроме тех, что приведены выше, остались еще две прекрасные «песни».

* * *

Соседка из жалости – два квартала,

Старухи, как водится, – до ворот,

А тот, чью руку я держала,

До самой ямы со мной пойдет.

И станет над ней один на свете,

Над рыхлой, черной, родной землей

И позовет, но уже не ответит

Ему, как прежде, голос мой.

1940

* * *

…А человек, который для меня

Теперь никто, а был моей заботой

И утешеньем столько горьких лет,

Уже бредет как призрак по окрайнам,

По закоулкам и задворкам жизни,

Тяжелый, одурманенный безумьем,

С оскалом волчьим…

Боже, Боже, Боже!

Как пред тобой я тяжко согрешила!

Оставь мне жалость хоть…

1945

* * *

…И еще один облик Ахматовой – совершенно непохожий на все остальные. Она – в окаянных стенах коммунальной квартиры, где из-за дверей бесцеремонных соседей не умолкая орет патефон, часами нянчит соседских детей, угощает их лакомствами, читает им разные книжки – старшему Вальтера Скотта, младшему «Сказку о золотом петушке». У них был сердитый отец, нередко избивавший их под пьяную руку. Услышав их отчаянные