Говард Ф.Лавкрафт, З.Бишоп

Локон Медузы

этим визитом, поскольку считал, что он поможет снова

восстановить нормальную атмосферу в доме фирме. И сначала вроде бы так оно и

было, ибо, как я уже говорил, Марш обладал выдающимся шармом. Он был

наиболее выразительным и глубоким художником, каких я когда-либо встречал; я

совершенно уверен в том, что ничто на земле не имело для него значения, за

исключением восприятия и выражения красоты. Когда он видел или создавал

прекрасный объект, его глаза расширялись, пока, казалось, не исчезали

радужные оболочки, оставив лишь два таинственных черных углубления на этом

нежном, тонком лице с мелкими чертами - черные углубления, открывающие

странные миры, о которых никто из нас не мог и подумать.

Когда он приехал сюда, у него, однако, было немного возможностей

демонстрировать эту склонность, поскольку, как он сказал Дени, полностью

выдохся. Кажется, он достиг успехов как художник экзотического стиля -

подобно Фузели, Гойе, Сайму или Кларку Эштону Смиту, но внезапно остановился

в своих работах. Мир обычных предметов перестал привлекать его внимание

вследствие отсутствия чего-либо, в чем он мог распознать красоту достаточной

силы и остроты, чтобы пробудить в нем творческую способность. Раньше с ним

это часто случалось, как и со всеми декадентами, но на этот раз он не смог

выдумать ничего нового, странного или выходящего за рамки обычных чувств и

опыта, что обеспечило бы ему необходимую иллюзию новой красоты и внушило

авантюрную надежду. Он был вылитый Дуртал или дез"Эссенте в период крайнего

утомления своей бурной жизни.

Когда прибыл Марш, Марселин была в отъезде. Она не была в восторге от

перспектив его визита и отказалась отклонить приглашение наших друзей из

Сент-Луиса, которое приблизительно в то время было прислано ей и Дени. Дени,

конечно, остался, чтобы встретить своего гостя, но Марселин уехала одна. Это

был первый раз, когда они разлучились, и я надеялся, что эта пауза поможет

рассеять впечатление, которое ввело моего сына в заблуждение относительно

нее. Марселин не спешила возвращаться и, казалось, стремилась продлить свое

отсутствие настолько, насколько возможно. Дени вел себя лучше, нежели можно

было ожидать от такого безумно влюбленного мужа, и напоминал себя в прошлом,

разговаривая и стараясь подбодрить увядшего эстета.

В то же время именно Марш испытывал наибольшее нетерпение в желании

увидеть женщину; возможно, это объяснялось его стремлением оценить ее

странную красоту или какую-то долю мистики, присутствовавшей в ее прошлом

магическом культе, что могло бы помочь ему вернуть интерес к окружающему

миру и возобновить художественное творчество. Другой, более веской причины

не было; я был абсолютно уверен в этом, зная характер Марша. При всех его

недостатках он был джентльменом, что успокоило меня после первого сообщения

о том, что Марш решил приехать сюда и с готовностью принял гостеприимство

Дениса.

Когда, наконец, Марселин возвратилась, я заметил, что это произвело на

Марша чрезвычайное воздействие. Он не пытался расспрашивать ее о всяких

причудах, которые она явно забросила, но был неспособен скрыть сильный

восторг, который проявлялся в его глазах - теперь, впервые в течение визита,

необычно расширившихся и прикованных к ней каждый раз, когда она попадала в

поле его зрения. Она, однако, была скорее недовольна, чем польщена его

устойчивым вниманием - по крайней мере, сначала. Но ее недовольство стерлось

уже через несколько дней, и они обнаружили немалое взаимное влечение в

разговорах и общении. Я видел, что Марш постоянно наблюдал за ней, когда

полагал, что за ним никто не следит; и я задавался вопросом, как долго он

останется только художником, а не обыкновенным мужчиной, очарованным ее

таинственной привлекательностью.

Дени, естественно, почувствовал некоторую досаду при таком повороте

дел; хотя он полагал, что его гость был человеком чести и что у таких

близких по духу мистиков и эстетов, как Марселин и Марш, найдутся предметы и

интересы для обсуждения, в котором более или менее заурядный человек не

сможет принять участия. Он не сердился на них, но просто сожалел, что его

собственное воображение было слишком ограниченным и традиционным, чтобы

позволить ему беседовать с Марселин, как это делал Марш. На этой стадии