Лобсанг Рампа

Главы Жизни (Часть 1)

что он видел прежде — это иллюзия, что с этого момента он подошел к реальному бытию, и то, как он смотрит, — более правильно, и видит он более реальные вещи, — каким будет его ответ? Дальше можно вообразить, что его инструктор указывает на предметы, которые проносятся мимо и просит его назвать их — разве у него не возникнет трудностей? Разве он не вообразит, что тени, которые он видел всю свою жизнь, более реальны, чем те предметы, которые ему показали?

— Да уж, куда более реальны.

— И если его вынудят посмотреть на свет, разве его глазам не станет так больно, что он сразу же отвернется, чтобы найти убежище в предмете, который он может безболезненно рассматривать и который для него выглядит более ясным, чем тот, который ему только что показали?

— Правильно, — сказал он.

— И снова представим, что он не по своей воле вытащен по крутой и неровной лестнице и насильно поставлен под прямые лучи солнца. Не кажется ли тебе, что ему будет больно, и глаза его будут раздражены, свет, который попадет ему в глаза, просто ослепит его, и он не сможет увидеть ни одну из реально существующих вещей, которые, как ему сказали, истинны?

— Не все сразу, — сказал он.

— Он попросит дать ему привыкнуть к освещению верхнего мира. И первое, что он лучше всего будет видеть — это тени, следующее — это отражения людей и других объектов на воде, а уже потом — сами предметы; потом он сможет выходить под свет Луны и звезд, и он будет видеть небо и звезды ночью лучше, чем Солнце и солнечный свет днем. — Безусловно.

— И наконец, он сможет видеть солнце, не просто его отражение на воде, но он будет видеть само солнце на его настоящем месте, а не где-нибудь в другом, например в отражении, и он сможет познавать его природу.

— Безусловно.

— И после этого он убедится, что Солнце является причиной смены времен года и лет вообще и что это добрый гений всего, что составляет видимый мир. Оно в определенной мере тоже является причиной всех тех вещей, которые он видел прежде, а его товарищи привыкли видеть до сих пор.

— Ясно, — сказал он, — он что-то поймет вначале, а что-то — потом.

— А когда он вспомнит свое прошлое существование, и мудрость пещеры, и своих товарищей-заключенных, не думаешь ли ты, что он будет счастлив в связи с этими переменами и ему станет жаль остальных?

— Конечно же, так и будет.

— И если они прославляют тех, кто быстрее других замечает, лучше других запоминает и может рассказать, какая из теней прошла прежде, какая последовала за ней, какие двигались рядом, думаешь, ему будет интересна такая слава и почет или зависть по отношению к ее обладателю?

—Разве он не скажет, как говорил Гомер: «Лучше быть бедняком и иметь бедного хозяина» — и предпочтет терпеть еще очень многие лишения, вместо того чтобы думать и жить как они?

—Да, — сказал он, — да, я думаю, что он предпочтет новые страдания, чем старую жизнь.

— Вообрази снова, — сказал я, — что этот человек внезапно попадает в свое старое положение и больше не видит солнца. Разве он не решит, что его глаза застелил мрак?

— Совершенно верно, — сказал он.

— И если бы возник спор, и он должен был бы состязаться в рассматривании теней с заключенными, которые никогда не покидали пещеры, пока его глаза еще не привыкли к пещере и он плохо видит (а время, которое потребуется ему, чтобы снова приспособиться к образу жизни в пещере, может быть довольно продолжительным), и разве он не будет выглядеть смешным?

— Без сомнений, — сказал он.

— Сейчас ты можешь присовокупить эту аллегорию к предыдущим аргументам, — сказал я. — Тюрьма — это видимый мир, свет огня — это солнце, подъем человека на поверхность и его прозрение можно рассматривать как развитие души в интеллектуальном мире.

И ты поймешь, что те, кто достиг этого дающего блаженство видения, не пожелают снова возвращаться к человеческим страхам; их души торопятся подняться к высшим мирам, в которых так прекрасно жить. И разве не странно выглядит человек, который отвлекся от божественного созерцания и вернулся к мирским занятиям, ведь его поведение непривычно и смешно для окружающих?

— В этом нет ничего удивительного, — ответил он.