Роберт Грейвс

БЕЛАЯ БОГИНЯ. Историческая грамматика поэтической мифологии 3

Во время коронационного ритуала индийского царя совершающий коронацию священнослужитель, покрывая царя священной мантией, называемой 'чревом' в церемонии повторного рождения, дает ему пять костей и говорит: 'Ты - властелин, и пусть эти пять областей станут твоей судьбой'. Пять областей - четыре части света и зенит.

Таким образом, воздетый рог единорога символизирует 'верхний столб', который от царя поднимается прямо к небу-туда, где солнце самое жаркое. В египетской архитектуре рог единорога - это обелиск, который имеет квадрат в основании и поднимается вверх пирамидой. Он символизирует власть над четырьмя частями света и зенитом. Попросту говоря, это пирамида, и поначалу она символизировала владычество не бога солнца, который никогда не светит с севера, а Тройственной Богини, чьи белые мраморные треугольники окружают гробницу ее царственного сына.

Кали, как и ее двойник Минерва, владеет числом '5'. Вот так преданный ей мистик, поэт Рампрасад, обращается к ней, когда она исполняет безумный танец на простертом теле Шивы:

Мое сердце - пять лотосов.

Ты творишь из пяти один, пляши и живи в моем разуме.

Он имеет в виду культы пяти божеств, которые все, в сущности, являются культами Кали. Помните, Дионис и священная белая корова Ио из Аргоса, которая потом стала богиней Исидой, говорят, посещали Индию?

В дионисийских мистериях hirco-cervus, козел, был символом возрождения, надежды на бессмертие, и, похоже, когда гиперборейские друиды посетили Фессалию, они узнали в козле, соотнесенном с яблонями, своего собственного бессмертного белого оленя или лань, которые также соотносились с яблонями. Яблоня (ut dicitur) -убежище белой лани. От козла геральдический единорог и единорог средневекового искусства взяли свою бороду. Но христианские мистики относят воинственность греческого козла-единорога из видения Даниила на счет этого когда-то мирного зверя.

В Британии и во Франции белый олень и белая лань не были вытеснены единорогом, они продолжали жить в народной традиции и появлялись в средневековых сказаниях как символы тайны. Король Ричард II считал 'лежащего белого оленя' своим символом, и таким образом этот зверь нашел себе путь на вывески британских харчевен. Иногда он носил крест на рогах: в таком виде он явился святому Губерту, покровителю охотников, который преследовал его без отдыха в густом лесу в течение недели, и святому Джулиану Гостеприимному. Вот так Единорог из пустыни и Олень из леса обрели одинаковое мистическое значение, но во время моды на алхимию в начале семнадцатого столетия они разделились как обозначающие соответственно дух и душу. Алхимики были неоплатониками, которые залатали свои философские плащи заплатами полузабытого искусства бардов. В 'Книге Ламбспринга', уникальном алхимическом трактате, гравюра изображает оленя и единорога, стоящих рядом в лесу. Текст следующий:

Волхвы говорят правду, что два зверя в этом лесу: один - славный, прекрасный и быстрый, великий и могучий олень, другой - единорог... Если воспользоваться иносказанием, то лес мы можем назвать телом... Единорог пребудет духом во все времена. Олень не желает другого имени, кроме имени души... Тот, кто знает, как приручить их с помощью искусства, соединить их вместе и повести в лес и из леса, может по справедливости быть назван Мастером.

Зверь, чье имя неизвестно, может явиться поэту с головой оленя, увенчанной золотом, телом лошади и хвостом змея. Он из гаэльской поэмы, напечатанной Кармишалем в 'Carmina Gadelica' в виде диалога Богини и ее безымянного сына:

Богиня:

Черный город позади,

Черны те, кто живут в нем;

Я - Белая Лебедушка,

Королева.

Сын:

Я буду странствовать именем Бога

В обличье оленя, в обличье коня,

В обличье змея, в обличье короля.

Сильнее будут они со мной, чем с другими.

Сын, очевидно, Бог Убывающего Года, о чем говорят олень, лошадь и змей.

Или Феникс может влететь в круг. Этот Феникс, хотя римляне верили в него (думаю, потому что, по поверью, он появлялся в Оне-Гелиополе столь редко и так ненадолго, что никто не мог заявить с уверенностью, что ничего подобного не происходило), был зверем из календаря. Египтяне не вводили високосного года. Оставшиеся лишними кусочки дня накапливались, пока после 1460 лет (названных годом Сириуса) не составляли целый год. Праздники, которые с течением лет сдвигались все больше и больше (с теми же неудобствами, что испытывают новозеландцы из-за их летнего Рождества), возвращались на свои места, и целый лишний год можно было вписать в хроники.